Духовка - [47]
На кафедре английского языка народ добрый, снисходительный. Идешь мимо — слышишь взрывы хохота. Студенты-выпускники тут не плачут, а аплодируют своим учителям. Сегодня английский язык нужен всем. Некоторые педагоги вообще стали вольными хлебопашцами, сидят дома, а частные ученики (25 евро в час) с десяти утра до восьми вечера идут к ним бессменной чередой. Вечером преподаватель лежит в темной комнате без сна, обвязав голову мокрым полотенцем. От такой работы могут, конечно, лопнуть сосуды головного мозга, но овчинка выделки стоит: летом можно купить круиз вокруг Европы, а если Европа надоела, то махнуть месяца на два на Сейшельские острова и ни в чем себе не отказывать.
Есть в университете люди, которых по разным причинам сократили или не переизбрали. Но человек так крепко привязывается и к знаменитому коридору, и к запаху книг, и к молодым лицам, обновляющимся каждый год, что покинуть родные стены — все равно, что умереть. Преподавательница кафедры классической филологии Г., выйдя на пенсию, многие годы являлась на факультет, чтобы полить цветы и перемыть все цветочные горшки. Доцент кафедры советской литературы Р. после сокращения ее ставки устроилась вахтером в университетскую библиотеку, поближе к советской литературе, которую бескорыстно любила.
Сейчас на факультете много молодых педагогов. Молодежь не знает, что значит «пройти партбюро» или «стать невыездным». Свободные, независимые, модно одетые. Они не держатся за свое место: без зарплаты не останутся, в крайнем случае, найдут работу за рубежом, связи налажены. Есть среди молодых и злые, принципиальные.
Вниманию поступающих! Бойтесь преподавателей, которые только что сидели на студенческой скамье и теперь самоутверждаются. А старых бояться не надо. Но если, подъезжая к факультету на своей машине, вы окатите меня, спешащую к первому уроку, водой из грязной лужи, я могу и рассердиться.
Банда Рафаэля
О стратегии вечной славы
Идейная солидарность, цеховая заинтересованность, объединение принципов, групповщина, корпоративная мафиозность, кумовство, куначество... Кукушка хвалит петуха, рука руку моет, один за всех, тогда и все за одного, как не порадеть родному человечку, — золотые правила общения, и, придерживаясь их, можно многого достичь. Истина, конечно, дороже друга Платона, но соратник дороже и истины, и Платона, и друга. Только наивные люди думают, что технологии пиара — современное изобретение. На них держится и история, и история искусства, и только они дают возможность попадания в вечность.
У испанского художника семнадцатого века Хусепе Рибера есть замечательная картина под названием «Аполлон, сдирающий кожу с Марсия». На ней олимпиец, с лицом божественным и строгим, похожий на белокурого арийца, запустил пальцы под кожу поверженного сатира и легким движением готов содрать ее с живого беззащитно распластанного тела. Как шинель с Акакия Акакиевича. Под артистическими пальцами бога уже обнажилось кровавое пульсирующее мясо, рот Марсия разодран отчаянным криком, но прекрасные и правильные черты аполлонова лица не тронула ни малейшая морщинка, и пальцы его музыкальны и нежны, и мучение ближнего преподносится им как виртуозная игра на музыкальном инструменте. Бог торжествует победу над тем, кто дерзнул покуситься на его авторитет, кто посмел соперничать, надувать щеки, дуя в свою дурацкую дудку, пытаясь принизить величие лиры. Аполлон прекрасен в первую очередь тем, что именно ему олимпийская мафия присудила пальму первенства, а Марсий — чернявый, бородатый, расхристанный неудачник, похожий на левого богемного деятеля, на какого-нибудь члена группы «Новые тупые». Марсий, однако, со своими неудачами и мохнатыми козлиными ногами человечен, Аполлон же — жуткий садист. За деревом толпятся свидетели расправы, марсиевы однокашники. Они заткнули себе уши, не в силах перенести вопля жертвы, и сами вопят почем зря, от ужаса и безнадежности. Миф высокого искусства торжествует, реальность освежевана и наказана. Все в этой картине прекрасно, и она чудесно демонстрирует иерархию, что свойственна высокому искусству. Всегда и во всем.
Вот, например, Рим Рафаэля. Словосочетание «Рим Рафаэля» должно вызывать в культурной памяти картину яркую и светлую, подобную воспоминанию о сне, когда-то увиденном со столь отчетливой убедительностью, что он превратился в реальность: резкие силуэты пиний на фоне синего неба, солнечный свет на мраморе руин, виллы среди виноградников, торжественные процессии, много красивых людей, папа Лев X, грузный, тяжеловесный, восседает, как истукан, на золоченых носилках на плечах дюжих швейцарских гвардейцев, с лицом величественным и безразличным, исполненным многих знаний и многих печалей. Аполлонов город. Рим всегда был и будет центром мира. Все дороги ведут в Рим, и ни одна дорога не ведет из Рима.
На самом деле Рим был небольшим, неопрятным городом. Улицы были узки и зловонны, большая часть горожан жила в лачугах, кое-как сложенных из всего, что попадало под руку, фасады церквей были лишены какого-либо декора, мостовые на улицах отсутствовали, так что любое уличное движение сопровождалось клубами пыли. Малейший дождик приводил к тому, что пыль превращалась в грязь, и зловонно гнили кучи мусора, которые никто не убирал. Люди на улицах были ободраны, злы и алчны, у них были плохие зубы и воняло изо рта. Рим был населен сплошными Марсиями, и дороги, ведущие в Рим, были опасны, они пролегали среди пустошей и болот, полных разбойников и москитов. Папа Лев X был болезненным стяжателем и завистником, кардиналы — кучкой прохвостов-кровососов, а монахи — толпой невежественных дармоедов.
