Духовка - [12]

Примером парадоксального социального строительства являлось известное «Открытое общество», просветительская организация, созданная на деньги корпорации спекулянта Джорджа Сороса. Пафос «Открытого общества» состоял во внедрении правового сознания, то есть того, что в принципе не может мириться с наживой единиц и бедностью многих. Никто из членов «Открытого общества» не задавался вопросом, как уживается эта программа с деятельностью собственно корпорации Сороса, с приобретением крупных активов внутри существующего социума (см., например, дело «Связьинвеста»). Очевидно, что закрытая мораль корпорации и показательно открытая к дискуссии гражданская позиция «Открытого общества» не имели ничего общего — ни с точки зрения морали, ни с точки зрения целеполагания.

Очевидно, что целью корпорации является выгода, а целью союза граждан — общественное благо. Очевидно, что общество не равно корпорации, и корпорация успешна лишь в том случае, если ставит свои интересы выше общественных. Очевидно, что корпорация функционирует постольку, поскольку ее информация, расчеты, планы закрыты от конкурентов, а открытое общество является таковым до той поры, пока открыто для каждого. Очевидно, что мораль гражданского общества подразумевает равенство, а мораль корпорации — иерархию.

Возникает вопрос, который следует задать не только в отношении «Открытого общества» и Сороса, но в отношении принципиальной комбинации «корпорация — демократическое общество». Вопрос прост: что находится внутри чего? Корпорация ли встроена внутрь открытого общества (читай, демократического государства) или наоборот — демократия встроена внутрь корпорации. Что было раньше: яйцо или курица? Возникает своего рода силлогизм: открытое гражданское общество существует внутри недемократического мира, и существует это открытое общество на деньги корпорации, а корпорация есть воплощение тоталитарного государства. То есть тоталитарная модель, встроенная внутрь свободного общества, помогает этому обществу выживать в тоталитарном мире. Есть от чего спятить — вот мир и спятил. Что в этой конструкции является мотором, а что оболочкой?

Корпорация и не могла бы функционировать, не воспроизводи она в своей структуре тоталитарное общество. Никакому демократическому идеалисту не придет в голову, что он может (на правах избирателя) дать совет председателю «Газпрома» или «Дойче Банка», как лучше распорядиться своими средствами. Гражданину лишь позволено, затаив дыхание, наблюдать за решениями мудрых профессионалов и ждать, как изменится его судьба от падения или взлета акций. Это, если называть вещи своими именами, совершенно рабское состояние — бесправное и жалкое. Однако до недавнего времени (пока акции не пошли вниз) положение дел не вызывало протеста, не казалось, что логика хромает. Более того, у представителей среднего класса теплилось соображение, что тоталитарные решения корпораций таинственным образом обеспечивают их свободу внутри гражданского общества. Говорили примерно так: ну, они там в корпорациях узкие профессионалы, решают финансовые вопросы, это нас не касается, наше право — голосовать за свободу в целом. И этот плохо сваренный компот называли открытым обществом. А то, что одни люди владеют жизнью других, то, что ревнители равенства находятся на зарплате у адептов неравенства, — это обстоятельство как-то не обсуждалось.

Возник поистине водевильный курьез: гражданин может почувствовать себя таковым (то есть имеющим право на свое мнение, свободу выбора, совести и прочее) только при условии функционирования такой общественной модели, где его мнение не значит решительно ничего. Он не вправе знать (и не знает), куда главы корпораций кладут его деньги; он не может знать (и не знает), какой будет его завтрашний день; он не в состоянии узнать (и ему никто никогда не расскажет), каковы перспективы у страны (ресурсов, земель, недр, сокровищ), где он объявлен равным прочим гражданам. Собственно говоря, проделан нехитрый трюк: гражданину представили общество как систему взаимосвязанных корпораций — в одни он вхож по праву рождения, в другие допущен как служащий, в третьи он попадает, если нуждаются в его голосе. Гражданину объясняют, что государство — это тоже своего рода корпорация, и вот в ней он имеет право голоса наряду с миллионами таких же, как он. А нефтяная промышленность — это корпорация иная, там он права голоса не имеет. Финансовая компания — это тоже корпорация, где его участие строго лимитировано, а его голос («хочу, чтобы деньги вложили в детские сады, а не в коммерческую недвижимость!») не принимается в расчет. Отважиться на обобщение, спросить, существует ли доступ сразу во все корпорации, в конце концов, в государстве людей с равными правами все должно открыто дебатироваться, — спросить такое гражданин не решается. Ему объяснили, что главное — это приобрести акции гражданского общества равных, а вот какова реальная цена акций — не сообщили.

Откажись от бесплатной медицины, откажись от пенсии, купи немного свободы! Гражданин смутно подозревает, что его надули. Государственная корпорация находится в одном холдинге с другими корпорациями, и при крахе нефтяных акций обесценятся и акции правовые. Гражданину только предстоит это открыть, когда его инвестиции в государственную корпорацию окажутся равными нулю, и его призовут поучаствовать в последней корпоративной вечеринке — то есть сдохнуть на войне. Сплошь и рядом мы наблюдаем процесс неминуемого превращения гражданина в пушечное мясо: Цхинвали или Газа — последние иллюстрации.