Духовенство в Древней Вселенской Церкви - [159]
Совершеннейшей редакцией актов считалось, когда «сказанное записано, а потом прочтено и вновь перечитано», и когда «содержащееся в документах (актах) истинно и ни одного слога не прибавлено и не убавлено».[977] Но едва ли нужно говорить, что такая фотографическая и фонографическая точность в действительности вещь недостижимая. Это хорошо сознавали и лица, соприкосновенные к такому делу, как составление и редактирование актов. Об этом не молчали ни епископы, ни государственные люди, ни нотарии, ни свидетели происходившего. В мире нет совершенства, как известно. Встречались разные случаи, в которых обнаруживалось этого рода несовершенство. Прежде всего, часто случалось, что сказанное кем-нибудь одним, каким-нибудь одним членом собора, считалось и отмечалось, как общее мнение всех собравшихся. Один нотарии, ввиду возникшего протеста, говорил: «на таких святейших соборах часто случается, что один из епископов скажет что-нибудь и сказанное одним записывается и принимается за сказанное всеми вместе».[978] Но еще более происходило отступлений от истины, когда кому-нибудь на соборе приходилось пересказывать чужие слова и речи. В таких случаях, если впоследствии открывались какие-либо ошибки в передаче чужих речей, то ответчики заявляли: «едва ли кто из знаменитейших риторов (т. е. учителей красноречия) достиг бы того, чтобы передать и пересказать кому-либо чужие слова»; или же они в свое оправдание замечали: «кто может другому передать чужие слова его собственными словами, а особенно самый смысл, какой он вложил в них?».[979] Некоторые жаловались на то, что находясь в таком собрании, как св. собор, они естественно терялись и не могли вполне владеть своей речью, а между тем нотарии, исполняя свою обязанность, вопреки надобности «записывали и то, что говорилось в смятении, не пропуская ни одного слова».[980] Случалось и так, что прения присутствовавших на соборе епископов принимали очень бурный характер, возникало смятение, так что нотариям нельзя было записывать всего, что говорилось спорившими. При одном случае, по словам одного епископа, на соборе, на котором он присутствовал, «произошло смятение (συνχυσις, υορυβος) и бывшие позади не знали, что делалось впереди», так что «собор расстроился». При такой суматохе естественно оказывалось, что иные речи оставались «вовсе незаписанными».[981] Но очень нередко бывало и то, что епископы говорили нечто и такое на соборе, что не считалось заслуживающим записывания. Вообще различали: «что должно записывать (вносить в протоколы) и чего не должно». Но такое внимание, по-видимому, оказывалось одним епископам, т. е. они одни имели право взять свои слова назад, если находили это нужным. Нотарии Аэций при одном случае утверждал, считая это замечание как бы общим правилом: «присутствующие на соборе святейшие епископы, как бы в общей беседе и в виде совещания, часто говорят много такого, чего не дозволяют записывать». Иногда какой-либо епископ в извинение того, что его слова не находили себе места «в документах», говорил, что сказанное им было «сказано в разговорах, а не в виде приговора» (διαλεγομενος = disputans, ουκ αποφαινομενος.[982] Без сомнения, члены собора заботились в указанных случаях о том, чтобы не попадали в протоколы или такие их слова, которые мало относились к делу, или такие, которые не отличались основательностью, вообще все такое, от чего, быть может, тотчас же отказывался и сам произносивший известные слова или суждения. Встречалось и вот еще какое явление: какой-нибудь епископ, ораторствовавший на известном заседании собора, потом, когда заседание закончилось, находил, что он наговорил много лишнего, чего говорить не следовало бы, а потому тайком обращался к официальным нотариям с просьбой изменить, иначе изложить его речи в записях.[983] Само собой понятно, что такой поступок считался неблаговидным. Случалось, хотя кажется и очень редко, что все отцы собора находили, что не следует вносить в акты какой-либо документ, как представляющий нечто компрометирующее его деятельность. Так, по воле отцов, на соборе Халкидонском, не занесено было в протоколы его первоначальное христологическое определение (ορον, ον εδοξε μη ενταγηναι τοίς δε τοίς υπομνημασι),[984]которое вышло неудачным, так как оно «было не хорошо составлено», по выражению актов, и так как оно породило безмерные споры, грозившие роспуском собора. Наука не может не сожалеть, что этот документ не дошел до нас: он, без сомнения, немало пролил бы света на деятельность этого замечательнейшего собора. Сохранившееся же до нас христологическое определение Халкидонского собора есть вторичное определение, заменившее собой неудавшееся первое.
Деяния соборов носили название: τα υπομνηματα, αι πραξεις τών υπομνηματων (acta).
Как составление соборных актов, так и их хранение вверялось нотариям. И они, по-видимому, были очень ретивыми их хранителями. По крайней мере, известен случай, когда они долго отказывались принести акты одного собора в заседание другого собора. Пользуясь тем, что требование это выходило от отдельных лиц собора, главным образом от представителя светской власти, нотарии отнекивались исполнять приказание. Они долго ломают голову над вопросом: «принести или не принести им акты?» И только тогда перестают возражать и оттягивать дело, когда весь собор единогласно, с патриархом во главе, приказал им не медлить более и доставить акты на собор.
