Духов день - [16]

На следующий день он вообще стал притчей во языцех, имя его было у всех на устах, еще бы чуть-чуть — и Визнер помчался бы к нему и набил ему морду. Итак, рассказывал Буцериус, представьте: Ута сидит с Эльке за столиком в углу, недалеко от того места, откуда исходит мощный поток света, они шепчутся, склонясь головами друг к другу, а Кёбингер стоит у стойки и все больше нервничает, потому что Ута, судя по всему, чувствует себя в уголочке очень хорошо. Естественно, Кёбингер спрашивает себя: пойти туда или остаться стоять у стойки? Если он останется стоять, у него не будет никаких шансов сблизиться с Утой, если же он пойдет, то может окончательно оттолкнуть ее своей настойчивостью. Потому что, как он думает, она воспримет его приход в тот момент, когда она так увлеченно болтает с этой идиоткой, своей никому не нужной подружкой, как назойливость с его стороны, а весь его разговор надуманным. Да и о чем он может с ними говорить? Произносить вымученные фразы вроде: ах, как здесь сегодня мило! Или: вам не кажется, что музыка сегодня не самая зажигательная? Или, что еще проще: не хотите ли потанцевать? Нет, на этот вопрос он, пожалуй, ответ знает: когда захочется, тогда и пойдем. Чем дольше Кёбингер стоял у стойки отринутым, тем хуже он себя чувствовал и потому уже выпил для храбрости пару рюмок бренди. Через двадцать минут он все же вышел в круг и стал танцевать со старшеклассницей, тесно прижимаясь к ней, причем было заметно, что он уже здорово навеселе. Школьницу это несколько оттолкнуло, тем более что ни принялся рассказывать ей про свой мотоцикл и разыгрывать из себя бывалого парня, не забывая при этом поглядывать на Уту. Она не подходит ему для его глупых игр, сказала школьница, заметив, что у него на самом деле на уме. Кёбингер, стараясь не упустить момента, пока был в ударе, подбежал к столику, за которым Ута сидела уже добрых полчаса. В глазах у нее стояли слезы, это он установил неожиданно для себя, и когда собрался спросить ее, что случилось, она накричала на него, пусть оставит ее в покое, у нее нет с ним ничего общего и какое ему до всего дело? Кёбингер вернулся после этого снова к стойке, выпил еще несколько рюмок бренди и принялся опять развлекаться со школьницей, стоявшей там с несколькими своими сверстниками. А у Уты сдали нервы из-за того, что она узнала от Эльке, как Визнер стоял на прошлой неделе перед клубом и тискал турчанку. Она расплакалась, потому что Визнер, конечно, все утаил от нее, а подозрения у нее были. Приятели школьницы принялись тем временем смеяться над Кёбингером, потому что тот напился и, разговаривая со школьницей, все время попадал в расставляемые ею ловушки и попеременно оказывался в очень неприятном или смешном положении, бросая при этом разгоряченные взгляды на маленький вырез ее майки или ее приятное личико. Кёбингер был, как всегда, весь в коже, так он гонял обычно на мотоцикле, нескладный и с бесформенным задом. Он долгое время не замечал, что стал предметом насмешек для всех присутствующих. Школьница и ее одноклассники покинули через некоторое время клуб, а Ута за это время тоже немного выпила, и на нее нашла строптивость. Она сняла курточку, закурила сигарету и пошла танцевать. У Уты есть такая особенность в танце, она всегда начинает двигаться очень медленно, но постепенно набирает темп, забывает все вокруг себя и входит в раж, становясь неуправляемой. Возможно, Кёбингер просто неправильно все расценил, нельзя даже сказать, что он попытался воспользоваться ситуацией, скорее, он вообще не понял, что произошло, потому что был сильно пьян, во всяком случае, его силком стащили с танцплощадки вниз, отвесили несколько оплеух, обрушили на него разные грубые ругательства и выбросили на улицу, где он ткнулся носом в грязь. Успокоившись, Ута вышла и заговорила с ним (он все еще был сильно пьян), он попытался сесть на мотоцикл и завести его, но опять шлепнулся в грязь и, не удержав равновесия, опрокинул туда и мотоцикл, а все, кто был в тот вечер в клубе, стояли у дверей и с упоением били в ладоши. Вы все отвратительны, вы все до омерзения отвратительны, закричала Ута. Она вызвала такси и поехала за пятьдесят марок вместе с Эльке и совершенно пьяным Кёбингером, которого окончательно развезло, назад в Верхний Флорштадт. А «хонда» осталась до утра валяться в грязи. Визнер узнал обо всем на следующий день, в четверг, и пришел от этого в дурное расположение духа. В пятницу он решил призвать Уту к ответу, но она проторчала у своей подружки, так что он не смог с ней встретиться. Теперь вы знаете, почему Визнер целый вечер торчал перед ее домом и бегал туда-сюда. Сидевшие за столом спросили, как развивались события дальше. Буцериус рассказал, что вчера, в субботу, Визнер встретился с девушкой-турчанкой на рынке во Фридберге, и его как подменили. Оба они сидели потом в темноте и ели домашнюю колбасу. Она ему рассказывала, что ее имя, Гюнес, означает утреннее солнце. Визнер пришел от этого в восторг. Он сам потом романтически описывал в возвышенных тонах, как они вместе ели в темноте колбасу, при этом он все время подчеркивал преимущества турчанки. С Утой, например, он уже много лет не сидел и не ел вместе их домашнюю колбасу, а Визнер, между прочим, один ребенок в семье, и такие дети обычно ни с кем ничем своим не делятся, и если появляется кто-то, с кем они готовы поделиться, это что-то да значит. Турчанка на самом деле очень притягательная, это так, но Ута ничуть не хуже, хотя ему, Буцериусу, все это абсолютно безразлично. Пусть Визнер делает что хочет. Он и так всегда делает только то, что хочет. Сидящие за столом: а турчанка знает, что у Визнера есть девушка? Буцериус: он об этом понятия не имеет. Визнер теперь часто встречается с ней, их то и дело можно видеть вместе, они гуляют по полям и разговаривают, Визнер иногда ездит в Райхельсхайм, когда у нее там обеденный перерыв в турагентстве, но Уте об этом знать не обязательно. Она, конечно, все равно узнает, потому что Визнер сам не умеет держать язык за зубами и без конца с восторгом рассказывает про девушку. Визнер говорит, он комплексует из-за своих отношений с девушками, сыт этим по горло и не хочет больше завязывать никаких новых, а Гюнес как раз и не стремится к этому. Его, Буцериуса, очень удивило, что Визнер вдруг заговорил о своих комплексах и употребил слово