Духи земли - [12]

«Спит, спит», — отвечала Мари, клевавшая носом у постели больной. Но Биллия умерла, простилась со своим чахлым тельцем. Мадам, кто ее предупредил, неизвестно — «Покойница! — неслось по округе. — Покойница у соседей!» — тут же прибежала по лужам. Аделина поспешно натягивала корсет с кармашками для накладной груди. Биллия… Аделина старалась не думать, какая грудь была у Биллии; панталоны, вязанная крючком подвязка над коленкой, три юбки, воскресное платье, и вот матушка Гаспар стоит на деревянной лестнице, по которой, рыдая и спотыкаясь, поднимается Мадам. Ох! Биллия, Биллия, пристяжной сиреневый воротничок! Ох, моя Биллия мертва! Надо же, еще вчера я разговаривала с ней. И дала черенок вербены. Ох! она совершенно не умела ухаживать за растениями. Не могу поверить, Биллия умерла. А ведь еще вчера… Ох! моя Биллия! Мадам держалась крепкой белой рукой за перила, отполированные руками десятков покойниц, однажды ночью на этих ступенях двоюродный дедушка повстречал тень своей сестры, спускавшейся на кухню выпить последний стакан воды. «Итак, — с трудом переводя дыхание, констатировала Мадам, — вот и нет больше Биллии. Первая из троих». Аделина судорожно сглотнула. «Видите, не зря она жаловалась». О! только бы Мадам не задела меня тазом, она же вынашивала детей! Но Мадам, проходя мимо, случайно коснулась мощной грудью хилой груди Аделины, обе чуть не упали в обморок, как давным-давно в толпе на площади, где выступали циркачи, крутившаяся на шаре королева Маб, яйцеголовая в жалкой короне, и сиамские близнецы, сросшиеся боками. Зрители, сплющенные, зажатые со всех сторон, подпирали друг друга и чуть не падали, теряя силы от чужих прикосновений. Каждый украдкой щупал бок: «А вдруг слева из сердца тоже вырастет настоящая рука из плоти и крови?!» «Она не страдала. И не чувствовала, что умирает», — уверяли Аделина и Шарлотта. Мадам медленно подошла к Биллии и поцеловала ее в щеку. Где-то в комнате взошла луна, освещающая лица новопреставленных на смертном одре. Луна, спутница земли, выглянула из-за веллингтонии, огромной, желтой, четко прорисованной на фоне неба. Мадам с наслаждением целовала остывший труп, уходила, возвращалась с порога: «Еще, — шептала она, — еще!». Потом без приглашения ворвалась к необъятной Шарлотте, восседавшей на кровати из вишни, и поцеловала ее раз двадцать. Но, в конце концов, Мадам смирилась и покинула Биллию; увы! в перспективе у Мадам намечалось не слишком много покойников, среди родственников по пальцам можно перечесть: Мелани, наверное, скоро умрет от сердечных мук, глаза и распухшие ступни Эжена тоже ничего хорошего не предвещали — Мадам же не могла предвидеть, что с озера, усеянного фиалками, прибежит ядовитый паук. Дал гудок последний вечерний пароход, подула черная биза, сегодня ударят заморозки. Мадам отыскала Эжена в гостиной: «Где Цезарь? Где твой брат?» — простонала она. Где Цезарь? На ярмарке? Обхаживает бабенку из тира, нет, прогуливается за брезентовыми палатками с племянницей музейного смотрителя или с дочкой инженера, нет, заглянул в «Якорь», пропустил стаканчик и взлетел в воздух на велосипеде, чтобы быстрее попасть в деревню на низменности. «Ох! это уже слишком! я чувствую, — Мадам схватилась за голову, огромную, как шар земной, — он вернется и объявит, что женится». — «Потерпи, милая», — рассеянно ответил Эжен. «Терпеть? идиот! Прикажешь ждать до осени? Он ведь только вернулся, сейчас весна. А! Хороша весна! Два градуса ниже ноля в семь вечера. Горе вашим виноградникам!»

Сквозь иней, занавесивший окно, Цезарь едва различал неподвижное, грозное озеро; около семи мелкие булавки прошили водную гладь, моросил дождь, холод не давал тучам пролиться на землю. «Виноградники намокнут, и если к утру прояснится…» Десять часов, отметка на градуснике за окном замерла на нуле. «Слышишь, Эжен, не смей мешать мне ночью, из дома ни шагу», — Мадам энергично чистила ногти на кровати-катафалке. Эжен прислушивался: Цезарь ходит по комнате, скрипнула дверь, Цезарь спускается по лестнице. Минус два, минус три градуса. По всей деревне горел свет, мужчины, наполовину одетые, всматривались в ночь; бессильно опускались руки, рыбаки думали вот бы закинуть сети в небо… Но тучи, более проворные, чем рыбы, кишащие в воде, плыли к западу, вот и звезды зажглись. «То дождь, то ясно…» Цезарь спустился во двор, подтяжки хлопали по ногам, заросшим рыжей шерстью. Мертвенно-бледная луна вышла из-за облаков и теперь ярко освещала ступени из молассы. Цезарь поднялся к себе, сел у окна: он видел, как на заре побелело небо и между двух ледников появился преступник, красное солнце. Мужчины выскочили из домов, побежали на виноградники, мяли в руках черные, скукоженные ростки. За обедом Мадам — виноградники! проклятые виноградники! так им и надо — завела разговор о гигиене и архитектуре. In petto Мадам недоумевала: знать ее, Ее! и не подражать ей, ведь кроме нее ни одна женщина в округе в десять лье не похожа на возвышавшуюся посреди площади статую, у ног которой играет мужчина в китайской соломенной шляпе, удивительно, почему соседки не восхищаются ее жизнью и не берут с нее пример, им же предложен идеальный образец. Тогда Мадам решила жить незаметно и по собственной воле стала довольствоваться малым. Снисходительно наклоняла огромную, как шар земной, голову, слушая женихов Изабель, уроженца Ури, Догоделу, Пипина и джентльмена-фермера, и разговаривала с обожавшими ее животными, чайками, парящими над висячими голубыми садами за окнами, с лебедями, ковылявшими за ней вразвалку по берегу, с Беллой в конюшне. Что касается дочерей на выданье, те подступали со всех сторон, как огонь в лесу, который Мадам пыталась затоптать огромной, изуродованной шишками, ступней.