Дух, брат мой - [10]

Журчала струя, в канистры вместе с красным бензином, брызгая на песок, текли мысли, от которых никуда было не деться.

Сколько раз я сидел на камнях в батальоне ПВО рядом с этой проклятой Пересылкой и, подперев голову руками, с тоской смотрел, как через два ангара с оцинкованными крышами идут все новые и новые солдаты-новобранцы в высоких кирзачах. Их, по замыслам генералов, надо было «прокатать». Или «укатать». Точно не разберешь, что именно имелось в виду. Солдаты зачем-то писали в пробирки. Входили во второй ангар из первого с желтыми пробирками, а выходили с фиолетовыми. Некоторые просто шли мимо, выливая мочу на землю и выбрасывая стекляшки в огромную кучу. Рядом на камнях и просто на земле сидели те, кто излечился от желтухи, тифа и амебы. Забытые родиной солдатики, которые ждали бортов, отвозивших их в провинции, поближе к Смерти. Они не улыбались. А в Союзе люди веселились, ели, пили и любили. Там было все равно, что где-то в горах гибнут беззащитные перед судьбой и системой пацаны из, как правило, бедных и многодетных семей. Может, только их родителям было не все равно…

Подъехал БТР, из которого вышел майор, сказавший нам, что завтра Все. Из Кабула уходит последняя группа. Остаются только десантники — совсем мало, так мало, чтобы только обеспечить вылет оперативной группы Минобороны. Залезли к нему в боевую машину. В одном из баков вместо горючего была брага. Хлебнули на посох по одной. Договорились, что если мы завтра вдруг захотим их проводить, надо прибыть на Пересылку в 05.00.

Всю ночь я не спал и уже в три часа был готов к отъезду. Однако Тыссовский не спешил, все что-то возился. Из-за него опоздали на 10 минут. Но, слава Богу, ребята нас ждали, хотя уже и матерились.

Последний БТР. Последние Солдаты. Тысс щелкал фотоаппаратом, как настоящий репортер, а у меня в горле застрял ком и я просто ничего не мог ни вымолвить, ни сделать. Вспомнил зачем-то, как я их недружелюбно встречал в 79-м. Пасмурная тогда стояла погода, промозглая, дул холодный северный ветер, шел снег. А сейчас никакого ветра. Только солнце заливает своими лучами все вокруг. Сам Господь, видать, провожает их домой.

Последние слова, Последние рукопожатия. Вот он, последний БТР. Завыл и попылил на северо-запад. Что-то хрипя, я шел за ним, все убыстряя шаг, потом побежал, совсем как пацан. Меньше всего мне хотелось в тот момент видеть кого бы то ни было живого. Пыль забивала глаза, и я плакал. Никто не видел.

Что-то сломалось во мне тогда. Внутренняя пружина сжалась до предела, хрустнула, да так и не распрямилась. Просто осталась лежать в песке ненужным убитым амортизатором. С тех пор я напрочь потерял в Афганистане чувства любви и ненависти, опасности и тревоги, не испытывал ни перед чем особого страха. Они, эти чувства, потом вернулись, спустя много лет, уже в другой стране, но тогда их не было.

В пустой солдатской столовой — просторном коричневом деревянном строении — в правом дальнем от входа углу я взял табличку с меню «второго» от последнего солдатского обеда. Берег ее, а потом вместе с солдатским колючим одеялом привез в Советский Союз.

Я смотрел в спину уходящей Армии. Табличка с надписью на глазах превращалась из предмета повседневного солдатского быта в вещь из Космоса. Я смотрел ей в спину, и вспоминал, как она входила. Легендарная, Неповторимая, Сороковая.

Москва, июнь 1979 года

Лето выдалось жарким во всех отношениях: родители моего хорошего приятеля — Энвера Ахмедзянова, отец которого работал корреспондентом «Известий» в Тегеране, наконец-то уехали в Иран, оставив в его полное распоряжение чудесную трехкомнатную квартиру на «Аэропорте». Она, конечно, не простаивала, вернее, я вообще перебрался туда жить, лживо успокаивая сам себя тем, что вместе легче будет подготовиться к сдаче экзаменов. Но девушки, ежедневно посещавшие эту «обитель знаний», как-то не сильно способствовали зубрежке истории КПСС, которую нужно было сдать кровь из носу. Светила стажировка в Кабульский Университет. А с тройкой по «профилирующему» предмету перспективы «оторваться» на 10 месяцев в Афганистан представлялись весьма туманными. Однако с третьего раза «вес был взят» и меня включили в группу потенциальных стажеров. Это событие праздновали почти две недели — портвейн лился рекой, гремела музыка, изредка «нехорошую квартиру» навещал участковый Анатолий Егорыч, требуя соблюдения тишины и перемещения «оргии» в лесопарковую зону, подальше от людей.

Друзья и подруги, провожавшие нас, как всем тогда казалось, в увлекательное путешествие, неподдельно грустили. А еще через пару-тройку недель нашу группу попросили собраться в институте (стран Азии и Африки при МГУ) для проведения инструктажа о правилах поведения советского гражданина за рубежом. Там нас встретил довольно дружелюбный седой человек, попросивший зачем-то проследовать в автобус, который затем отвез нас в район станции метро «Полежаевская».

Это был самый первый большой обман в моей жизни — вместо веселой стажировки в Кабульском Университете предстояло пополнить собой ряды Вооруженных Сил в одном из афганских гарнизонов. Времени на раздумья дано не было. Полковник предупредил: если отказываешься — отчисление из института неизбежно.