Дуэль Пушкина - [138]
13 января Геккерны вновь оказались лицом к лицу с Пушкиными на «детском» вечере у Вяземских. По словам Дантеса, 15 января на балу у Вяземской «он себя вёл обычно по отношению к обеим этим дамам», т.е. «каждый раз, когда он видел мою жену в обществе Madame Пушкиной, он садился рядом с ней». Екатерина Геккерн старательно искала обстоятельства, которые могли бы смягчить вину её мужа, отданного под суд. Это и определило содержание её свидетельств. «Я только что узнал от моей жены, — писал подсудимый Дантес, — что в салоне Вяземской при дочери хозяйки Пушкин повторил угрозу, произнесённую накануне». Поэт будто бы сказал: «Берегитесь, Вы знаете, что я зол и что я кончаю всегда тем, что приношу несчастье, когда хочу»[1331].
Свидетельства, исходившие от друзей погибшего, были совсем иными. По словам Данзаса, «со свояченицей своей во всё это время Пушкин был мил и любезен по-прежнему и даже весело подшучивал над нею по случаю свадьбы с Дантесом»[1332].
В действительности взаимоотношения поэта с Катериной не были идиллическими. Поэт не мог простить того, что Екатерина, забыв благодеяния, приняла участие в интригах голландского посла. В одном из черновиков он писал, обращаясь к Геккернам: «Вы играли вы трое такую роль… и наконец госпожа Геккерн»[1333]. Говоря «вы трое», поэт объединял Геккерна-отца, Дантеса и Екатерину.
Посол Геккерн неустанно заботился о том, чтобы восстановить репутацию сына и склонить на свою сторону общественное мнение. 21 января 1837 г., записал Тургенев, он завтракал с д’Аршиаком, который прочёл ему письмо Пушкина от 17 ноября 1836 г.[1334] Из письма следовало, что Дантес намеревался жениться на мадмуазель Гончаровой после поединка и что отказ от дуэли исходил не от кавалергарда, а от Пушкина[1335]. Будучи защищён родством с семьёй Пушкина, офицер старался смыть пятно позора, бравируя не столько чувствами к Натали, сколько тем, что не боится никакой дуэли[1336].
В кругу приятелей поручик не прочь был похвастать доблестью, готовностью к кровавому поединку. Согласно ранней записи воспоминаний Соллогуба, «он говорил, что чувствует, что убьёт Пушкина, а что с ним могут делать, что хотят: на Кавказ, в крепость, — куда угодно»[1337]. Дантес вовсе не знал русского языка и ставил ни во что славу Пушкина. Будучи иностранным подданным и сыном посла, он не сомневался в своей полной безнаказанности.
Казарменный каламбур
За три дня до дуэли, 24 января, Пушкин благодарил императора за совет, поданный Наталье Николаевне на балу. В письме Булгакову от 22 января Вяземский отметил: «Бал у австрийского посла, но ещё без царской фамилии»[1338]. На другой день, 23 января, царь посетил бал у обер-церемониймейстера графа И.И. Воронцова-Дашкова. Возможно, что именно на этом вечере Николай I говорил с Натальей Николаевной по поводу её поведения[1339].
Воронцовы давали бал, «который двор (император) удостаивал, обычно, своим посещением» (Соллогуб). Присутствовавшая на балу графиня М.А. Мусина-Пушкина писала: «23 был бал у Воронцовых. Геккерн (Жорж. — Р.С.) следовал на нём за своей свояченицей, выступая в качестве её визави в нескольких контрдансах»[1340]. В письме к брату от 30 января Софи Карамзина описала происшествие в таких выражениях: «Считают, что на балу у Воронцовых в прошлую субботу раздражение Пушкина дошло до предела, когда он увидел, что его жена беседовала, смеялась и вальсировала с Дантесом»[1341]. Софи не была на балу и всё исказила. Пушкина танцевала старинный, манерный танец контрданс. Она не была партнёршей Дантеса, а лишь иногда была его визави. Контрданс (кантриданс, деревенский танец) возник в Англии в XVII веке, а затем его стали танцевать по всей Европе. Самым распространённым видом контрданса была французская кадриль. В ней танцующие выстраивались в каре, шеренги, круг. Пары постоянно менялись местами, что вело к смене визави (напротив стоящей дамы)[1342]. Вальс был танцем новомодным, и общество не вполне избавилось от сомнений в его пристойности.
Мать Софи, Екатерина Андреевна, пристрастно относившаяся к Наталье, подчёркивала, что поэт погиб из-за нескольких часов кокетства жены. Она имела в виду бал у Воронцовых. Обличая гнусную интригу Дантеса, Александр Карамзин писал брату: «…верно также и то, что он продолжал и после своей женитьбы ухаживать за госпожой Пушкиной, чему долго я не хотел верить, но, наконец, сдался перед явными доказательствами, которые получил позднее»[1343]. Какие доказательства получил недавний друг Жоржа Александр Карамзин, сказать трудно.
Мусиной принадлежит первая версия «казарменного каламбура» Дантеса, произнесённого им во дворце Воронцовых. После танца Жорж будто бы пошёл с Натали ужинать и прошёл перед Пушкиным, отпуская шутки по адресу собственной жены Екатерины Геккерн, называя её своей «законной». Несколько иначе ту же историю передают Вяземские. Жорж произнёс фразу «Пойдём, моя законная», подавая руку жене на разъезде с одного бала. Эту фразу он произнёс громко, чтобы услышал Пушкин
