Дуэль четырех. Грибоедов - [208]

Он явился в неформенном сюртуке. При дворце наместника, ещё не во всех частях обновлённом, не нашёл он ни часовых, которые в зашнурованном Петербурге торчали чуть ли не у каждых дверей, ни дежурного офицера, без которого не помнил он ни одного генерала. Он остановился в громадных сенях в замешательстве, куда повернуть. Наконец юноша не старше шестнадцати лет, отчего-то облачённый в венгерку, взошёл следом за ним, смекнул неловкость его положения, улыбнулся, как показалось, высокомерно и без тени официальности, чуть не приятельским тоном пригласил его следовать за собой. Он и последовал, но не своим лёгким, стремительным шагом, а скованно, стуча каблуками, хотя чего-то подобного именно ожидал, уже слегка ознакомясь с манерами Алексея Петровича.

Владетель венгерки широко, без доклада, без стука распахнул высокую дверь и как ни в чём не бывало взошёл, точно с прогулки верхом по наследственным лугам да полям воротился домой. Он за ним, уже досадуя на себя, что с толку несколько сбит, тогда как воспитанный в свете, к тому же дипломат, быть обязан готов ко всему и равнодушие полное изображать на лице.

В комнате очень просторной нашёл он обширный, неопределённого назначения стол, равно годный, казалось, на любые занятия, хоть на обед. При дальней его стороне увидел он Алексея Петровича, в том же обношенном сюртуке, в черкесской шапке крупной шерстью наружу, какие сплошь носят терские казаки на линии. По обе стороны от него, вперемешку и вольно, сидели военные разных возрастов, тоже без эполет и без шпаг, кто в шапке черкесской, кто в армейской фуражке, кто простоволос и плешив, свежебритые тоже не все.

Ничуть не усталый после долгой трудной дороги от Грозной, Алексей Петрович только взглядом повёл и обыкновенно сказал, точно соседа принимал в деревенской избе:

   — Здравствуйте, Павел Иваныч, как поживаете? Здравствуйте, Александр Сергеевич, благодарствую, что пришли.

Павел Иваныч, владетель игривой венгерки, как ни в чём не бывало взял в отдалении стул, сам принёс, приставил к столу и уселся бок о бок с Наумовым, ничуть не чинясь, что Наумов был старший офицер при штабе наместника, полковник и лет уже более сорока.

Сообразив, что этакая вольность была нарочно заведённым порядком, какой мог прийти в голову одному Алексею Петровичу, презиравшему вытяжку малоумных петербургских штабов, Александр поздоровался по возможности запросто, тоже взял себе стул от дальней стены и уселся подле Павла Иваныча, несколько развалясь, этим видом противусветским нарочно показывая, что ничуть не смущён.

Сделалась пауза.

В тишине и при всех ровным голосом, по-домашнему, однако же так, что было тотчас видать, что сердит, Алексей Петрович его распушил под орех за дурачество поединка, объявил, чтобы Якубович не смел попадаться ему на глаза, и распространился об том, что в корпусе каждый офицер ему дорог, дипломат же дорог вдвойне, и что поединков до сей поры не терпел, не потерпит и впредь, последнее уже самым дружеским тоном попросил всех зарубить себе на носу; дослушал доклад Вельяминова, начальника штаба, сидевшего вольно, и попросил Павла Иваныча ввести старейшин лезгин.

Павел Иваныч бодро вскочил, побежал по-мальчишески бойко и ввёл депутацию две минуты спустя. Лезгины взошли нестройной гурьбой, все старые, с кривыми ногами, обутые в кожаные чулки под видом сапог, в высоких мерлушковых шапках, в ветхих черкесках, с дорогими кинжалами в серебряных чеканных ножнах на поясе, встали в дверях напряжённо и тесно, опершись узловатыми старческими руками на суковатые костыли, и молчали, глядя прямо перед собой тусклыми сосредоточенными глазами, на дне которых таился испуг.

Алексей Петрович громко поздоровался с ними. Старики ответили общим степенным поклоном, точно на ярмарке куклы, дёрнутые сзади за нитку. Алексей Петрович так же громко, раздельно, холодно произнёс:

   — Господа старики! Вы меня знаете. Я на ветер слов не бросаю. Не брошу и впредь. Ваши сородичи, которые будто у вас под рукой, пропитание добывают грабежом и разбоем, как добывали ваши деды и прадеды. Не один путешественник не смеет явиться в здешних местах, не страшась быть ограбленным или зарезанным джигитами вашими, с позволенья сказать, а по-нашему татями без чести, без совести, без стыда. Торговые турки и персияне не наезжают в пределы Российской империи без крепкой охраны мирных своих караванов, да и охрана не всегда ваше разбойное племя страшит. В Российской империи, как и во всех благоустроенных державах Европы, грабителей и разбойников, взятых с оружием, вешают за шею в людных местах, чтобы другие грабители и разбойники имели пред глазами пример, подражания недостойный. В ваших горах я грабежей и разбоев терпеть не намерен и делаю то же, как мне повелевает долг и закон. Однако ж мне донесли о недовольстве средь ваших племён. Чем недовольны, господа старики?

На шаг вперёд выступил самый древний старик, длинный, как жердь, и худой, с тощей жилистой шеей, в высокой серой папахе, с таким широким кинжалом на поясе, что твой меч времён Мономаха, зашамкал чуть слышно, выказывая в пустом рту единственный кривой жёлтый зуб: