Дубовый листок - [18]

Колокола продолжали благовестить. Это означало, что месса кончилась и император выходит из церкви. С минуты на минуту он должен был появиться. Я повернулся к Вацеку, который смотрел на меня с явным изумлением.

Тишина, словно ветер, влетела в зал. Двери распахнулись, и мы превратились в изваяния. В зал медленно вплывала процессия. Впереди шел седой сановник. Он нес на бархатной подушке корону, усыпанную сотнями драгоценных камней, с бриллиантовым крестом и огромным рубином, испускавшим красные лучи. За короной следовали порфира, держава, скипетр, государственный меч, знамя, еще какие-то регалии, а за ними, с леденящим взглядом и надменным лицом — император. Да! Я не мог не признаться, что не видел подобных красавцев. Но что это была за красота! От нее веяло зимней стужей!

Император шел ни на кого не глядя, за ним императрица и остальная семья. Среди них, конечно, дикий цесаревич в зеленом мундире конных стрелков. Вот когда я смог рассмотреть его низкий морщинистый лоб, необычайно широкие, сросшиеся брови, наполовину затенявшие маленькие карие глаза, курносый нос и сложенный бантиком девичий рот. Рядом с императором он казался отвратительным пугалом.

Шествие замыкали епископы во главе с примасом[20] Вороничем.

Процессия приблизилась к трону, примас прочел молитву, закончив ее троекратным восклицанием «Vivat aeternam!»[21], и тотчас грянул салют. Затем примас передал порфиру первым сановникам, а те облачили императора. Корону он взял и надел сам, и тотчас Михаил и цесаревич подвели к Николаю императрицу. Она опустилась на колени, и Николай надел на нее цепь Белого Орла и корону. Тогда императрица заняла место рядом с мужем…

По старинным польским обычаям короли ложились плашмя во время молитвы примаса, а при миропомазании становились перед ним на колени. Николай пренебрег обычаями Польши — не лег плашмя и встал на колени только перед богом.

Он молился вслух по-французски:

«Господи боже мой! Царь царствующий, сотворивший все словом и мудростью твоей создавший человека, чтобы он управлял миром в преподобии и правде! Ты избрал меня царем и судьей людям твоим. Поклоняюсь твоему величию. Наставь меня в деле, на которое посылаешь. Вразуми на это великое дело! Пусть сердце мое будет в руках твоих, чтобы устроить все к пользе людей!»

Голос его, красивый и громкий, несколько раз дрогнул и прервался. Может быть, ой волновался, обращаясь к богу? Все же он — всего-навсего человек, а бог — единственное существо в мире, которого он иногда побаивается…

Явное волнение императора передалось присутствующим. У многих блеснули слезы. Закончив молитву, Николай вступил на трон и повернулся к тем, кто олицетворял польский народ. Они упали перед ним на колени. Примас начал молиться о благоденствии польского короля.

Розовая панна стояла на балконе, широко раскрыв глаза и скрестив на груди руки. Как и все, она смотрела на своего короля. И она тоже не могла не видеть, что он красив и велик. За девятьсот лет существования Польши не было такого красивого короля. И один пан бог знал, что в этот момент я хотел от души преклониться перед величием этого таинства, но со мной опять случилось что-то странное — я вдруг перестал видеть Николая, а балдахин мне представился виселицей, на которой качаются пятеро…

Через площадь Королевского замка был проложен деревянный помост, устланный кармазиновым сукном. По бокам его стояли двойные шпалеры кавалеристов. Люди усеяли крыши прилегающих домов, гроздьями висели на окнах, оградах, балконах. Николай вышел из замка, за ним императрица с его братьями, под балдахином, который несли шестнадцать генералов, удостоенных чести придерживать пышные золотые кисти… Показалась Иоанна Грудзиньская с наследником и прочая свита. Знамена склонились, грянули пушки, и народная масса воскликнула единым голосом, заглушившим и пушки и колокольный звон.

В короне и порфире, со скипетром и державой Николай отправился по кармазиновой дороге в собор Святого Яна на католический молебен среди гробниц великих мужей Польши с гордыми губами и властными глазами…

Император шел медленно, и в лучах майского солнца рубин на его короне горел зловещим огнем. А наверху, на мраморной колонне, в широко развевающемся плаще, с мечом и крестом, парил король Сигизмунд. Мне казалось, что он не прочь отрубить голову убийце декабристов, народу же чудилось, что Сигизмунд благословляет нового короля.

— Vivat aeternam! Hex жийе круль[22], — гудело и перекатывалось в воздухе.

Глава 6

Я вышел из замка с Вацеком. На площади все еще кишел народ в ожидании, когда король проследует из со-бора обратно. Изрядно поработав локтями, мы продрались на Свентояновскую улицу и пошли по какому-то кривому проходу в Старое Място, решив спуститься к Висле, а оттуда по берегу через предместье Солец вернуться в школу. Мы, конечно, запутались в улицах Старого Мяста, а спросить, как пройти к Висле, было не у кого.

— Ну ни души! Вот не думал, что в Варшаве есть такие трущобы! — с сердцем сказал Вацек и тут же прибавил одно из излюбленных выражений, которые употреблял в «своей» компании.

— Нельзя ли полегче? — сказал я поморщившись.