Дубовая Гряда - [17]

Бургомистр остался недоволен этой операцией Кички, хотя и поверил, что полицейские вышли на след преступника.

— Слушай, пан Кичка, с пострадавшим я все уладил. Нужно в каждой деревне иметь своих людей, чтобы они были нашими ушами и глазами. Избави бог, если кто выстрелит в немецкого солдата! Нас сразу турнут ко всем чертям. Лишь бы пережить несколько месяцев, пока все займут свои места и наступит покой. Вот только плохо, что ты не привел хлопцев из Дубовой Гряды.

— Некогда было, пан бургомистр.

— Ладно, это дело не одного дня. Старый Шайдоб обещал дать полную характеристику на всех парней и мужчин в их деревне. И он это скоро сделает.

Кичка вышел от бургомистра и задумался. «Вдруг Шайдоб скажет сыну или при случае Бодягину, что никто никакого преступника не видел, а сбежавшие после покушения хлопцы куда-то исчезли! Что тогда со мной будет?»

Шайдоб, слышавший разговор Кички с полицейскими в деревне, очень хотел узнать, какая из женщин ходила ломать прутья. Придумывая разные предлоги, он заходил в избы, где в тот день побывал начальник полиции. Осматривал углы, но нового веника так и не увидел. Все еще надеясь узнать, кто стрелял, старик топтался под окнами, высматривал, прислушивался к разговорам молодежи. Даже пробещал Павлу, что, если его снова арестуют, он, Шайдоб, обязательно заступится.

Как-то, взяв топор, старик отправился на болото. Вдруг в кустах блеснул огонь и повалил черный дым. Вскоре оттуда шмыгнули в сторону два хлопца. Шайдоб не мог понять, что горит. Вокруг большого камня светилось множество огоньков. Он начал затаптывать их, но огоньки разгорались еще больше. Тогда, вытащив из-за пояса топор, разозлившийся старик стал забивать их обухом в землю. Потоптавшись в кустах, он нашел ящик с черными бутылками, наполненными какой-то жидкостью, в которой плавали комья, похожие на откипевшее молоко. Хотел вытащить пробку и понюхать, но вспомнил, что возле камня, где горели огоньки, видел такие же черные осколки стекла. Осторожно поставив бутылку, решил убраться от греха подальше. «Вот черти, какую только заразу не найдут! Даже страшно стало. Завтра приду, — решил Шайдоб, — и подстерегу, куда они этот ящик поволокут. Раньше его тут не было».

Заходило солнце. Огромный темно-оранжевый шар опускался к горизонту, а навстречу ему поднималась туча. Во дворе Шайдоба встревоженно чирикали воробьи. Почему-то они не забирались на ночь под крышу.

Старик бросил в сени топор и пошел в хлев. Погладил брюхатую кобылу, полез на сеновал, надергал клевера и положил у лестницы. Жена открыла дверь сеней, позвала:

— Хватит тебе разговаривать с кобылой, картошка остыла!

Шайдоб навесил на ворота замок, засунул ключ под крышу и направился в избу. Дочь его Василина, старшая сестра Василя, при свете лампы вязала, сидя возле етола. Глуховатая, она почти никогда не закрывала рот, особенно за работой. И теперь нижняя губа ее отвисла, то и дело набегала слюна, и Василина время от времени сглатывала ее. Шайдоб терпеть этого не мог, у него сразу всплывали неприятные воспоминания. Во время гражданской воины Тихон Шайдоб дезертировал и долго скрывался в лесу. Как раз в это время у них на квартире жил какой-то «святой» человек с толстой библией. В деревне ему дали прозвище — Слюнявый Князь, а Василину теперь называли Княжной. Авдотья убедила мужа, что люди от злобы плетут небылицы. Но в голову Шайдоба временами закрадывались грязные мысли. За несколько лет до этой войны он опять вспомнил Князя и упрекнул жену. Сидя на печи, Авдотья схватила чугунный кружок от плиты и врезала ему по лысой голове! Так и остался на темени шрам, похожий на полумесяц. Хотелось сейчас обругать дочь за слюнявость, но глянул на жену и вместо этого лишь огня в лампе поубавил.

— Хватит вязать, керосина мало. Иди спать, — прогнал он Василину. — Я поужинаю и тоже лягу.

Василина долго не могла уснуть. В избе почему-то стало светло как днем, хоть ты вставай и берись за вязание. Неужели это луна так светит? Но свет вдруг зашастал по стенам, пополз на потолок. Спрыгнув с кровати, Василина подбежала к окну.

— Го… гори-им! — истошным голосом завопила она.

Все вскочили. Горел хлев.

Сбежались люди. Кто-то рванул замок, хотел вывести скотину из хлева, но пламя уже охватило поветь. А тут еще патроны начали рваться так, что все бросились врассыпную. Когда же в огне бабахнули несколько гранат, во дворе не осталось ни одного человека. Авдотья голосила, за углом избы стоял Шайдоб и трясся мелкой дрожью. Люди знали, что старик собирает оружие, решив позднее сдать в волость и тем выслужиться перед немецкими властями. Дособирался, так ему и надо! А Шайдобу в эти минуты больше всего было жалко кобылу, сгоревшую вместе с хлевом.

— Подумать только, десять лет мучилась в колхозе, и на тебе, — горевал Тихон. — Был бы у меня конь, новый хлев мигом поставил бы.

— Сожгли, проклятые, сожгли! Приедет сынок, быстро найдет бандитов! — на всю улицу кричала Авдотья.

Шайдоб догадывался, кто мог поджечь хлев, но говорить об этом боялся. Слава богу, думал он, что изба уцелела.

5

Когда вернулась Вера, Сергеев очень обрадовался. Он даже поднялся и, держась за стены, встал на топчане. Но радость была недолгой. Политрука расстроило сообщение Веры о положении на фронте. «Вот гады, идут на Москву!» И хотя Сергеев сдерживал свои чувства, Вера уловила в его голосе нотки отчаяния. Она думала, что это вызвано медленно заживающей раной, и решила посоветоваться с Марией.