Другой - [69]

— Смотри!

И Нильс посмотрел вверх и увидел.

Она стояла там, на самом краю люка. Привидение. То есть она выглядела как привидение: ее белая фигура, освещенная фонарем снизу, волосы, рассыпанные по плечам, и крылья, величественные белые крылья, вздымающиеся и опадающие в такт медленному движению ее рук.

Он поднялся, двинулся к ней по лестнице, как во сне, устремив взгляд на ее лицо — оно все такое лучезарное, такое безмятежное, такое мирное, такое…

Нет. Погоди. Погоди!

Все было не так, как он воображал. Где он увидел лучезарное выражение лица, мирный взгляд? Был ли это и впрямь ее взгляд? Ее лицо было печальным, выражение самое что ни на есть горькое, полное сожаления, раскаяния и безумия, глаза ее сочились слезами, за спиной трепетали крылья — но не было никакого свечения, никакого нимба, одна бесконечная тьма позади нее.

Похоже было, что она манит его к себе. Слезы текли все сильнее; ах, почему он не может остановить их, думал он, отныне не должно быть слез, конечно; во что бы то ни стало он должен заставить ее перестать плакать. Но они все текли, слезы, мочили ему руки, заливали его поднятое, обращенное к ней лицо. Они были горькими, проливаясь дождем, поливая красный снег, они бежали ручьями между камнями, заливали погреб; и он понял вдруг, это пришло неожиданно, когда он увидел ее лицо, обращенное к свету, понял, что слезы никогда не остановятся, они будут течь вовеки, как вечная река, как Ахерон, — и тут сон растаял, обратившись в кошмар.

Он наконец проснулся! Стоп! Что она делает? Крылья били исступленно, она будто парила над ним. Устремившись вниз, она схватила фонарь, и он с криком бросился от нее, и тут она одним непрерывным движением швырнула фонарь вниз и, взмахнув крыльями, сама устремилась следом, и снег и камни вдруг вспыхнули, и яблочный погреб превратился в нечто невоображаемое, и поток слез стал безбрежным огнедышащим заревом. Руки взлетели, заслоняя глаза от пылающего света, спина прижалась к маленькой двери. Он вдруг вспомнил то, что забыл; то, о чем с таким трудом вспоминал он, вдруг открылось ему в одно быстролетное мгновение. Суть была в том, что он умирает и его предсмертное желание, желание увидеть самую последнюю вещь в жизни, было исполнено: он увидел Ангела Светлого Дня!

Это пришло. Поистине в то время, как он стоял перед Божьим престолом, ему было даровано ясновидение. Это редчайший дар, нечасто кому-либо дается знать, что его ожидает, но если кто-то должен был быть там, чтобы открыть ему, что ему дарован дар предвиденья, то кто же, если не она, которую он так ждал, но только в облике Ангела Смерти.

Поистине, это было откровение.

* * *

Мисс Дегрут все-таки опаздывает сегодня. Не похоже на нее.

Вы заметили, как сиреневое темнеет и становится голубым, голубое — пурпурным, пурпурное — черным? Ombre, говорят французы, хотя я не знаю, откуда у меня это слово. Я больше не могу различать пятно на потолке, это ржавое пятно сырости, похожее на лицо, глядящее на меня. Это имеет значение? Я знаю, что скажет об этом мисс Дегрут. О, я вспомнил — мисс Дегрут считает, что пятно похоже на Бельгийское Конго, представляете, — хотя я знаю, что Бельгийское Конго давно называется иначе. Я не согласен с тем, как они меняют имена на карте, а вы? Я имею в виду, что, если в мне дали право выбора, я бы предпочел Леггорн Ливорно и Кенигсберг — Кронштадту[2]. Но я вовсе не считаю, что эта клякса похожа на Бельгийское Конго, что бы мисс Дегрут ни говорила; по-моему, она похожа на лицо.

Я знаю, о чем вы думаете. Вас не интересует мисс Дегрут или пятно на потолке. Вы думаете о старой леди. Вы думаете, что Ада не могла совершить такое ужасное преступление, отдать свою жизнь в обмен на право отнять жизнь у мальчика, присвоив себе права судьи и палача, для чего приволокла тяжелую канистру с бензином, собравшись, Бог знает как, с силами, чтобы поднять крышку люка, вылила бензин в яблочный погреб — по сути обратившийся в трутницу, полную сухого камыша, — разбила фонарь и бросилась сама на костер. Как она могла?

Но она сделала это.

Такова была ее воля.

Люди потом говорили, что она сошла с ума, и я согласен. Надо полностью лишиться рассудка, чтобы совершить такое. Припоминая все, что предшествовало этому последнему трагическому событию, я наткнулся на воспоминание о полной тоски фразе, что-то о сердце, принесенном в жертву; она сама стала Брунгильдой, и я никогда не сомневался, что она поступила так ради любви.

И вот это случилось, и она сломала себе шею, упав на камни, так что даже не почувствовала обжигающего пламени. Мне же… мне же посчастливилось убежать. Можете представить себе, какого страху я натерпелся и какое пережил облегчение, когда бросился к Двери Рабов, — я только тут вспомнил, что замок дяди Джорджа, навешенный снаружи, был спилен, чтобы подготовить фокус исчезновения Чэн Ю. Вот уж поистине: от каких мелочей зависит наша жизнь. Ирония судьбы, правда? Вы, надеюсь, поймете, как сильно я тогда был напуган, если оставил Дверь Рабов за собой открытой, из-за чего возникла сильная тяга там, в яблочном погребе.

Само собой, на похоронах профессор Лапинус играл на органе. Само собой, мистер Тассиль зачитал 23-й псалом.