Другой - [23]

— Этого никто не знает. Надеюсь, что нет.

— Да. Надеюсь. — Он зацепил нити за оконную задвижку и положил куклу на подоконник, скрестив ей руки на груди. — Расселу было, я знаю. (Очки. Куда делись очки?)

— Что было?

— Больно. Я имею в виду, когда наткнулся на вилы. Это должно быть очень больно, как ты считаешь?

— Да, конечно. — И тут же вспомнила о другом. — Нильс!

— Да-а…

— Мне послышалось или действительно кто-то играл на гармонике?

Он засмеялся:

— Нет, тебе не послышалось. Это Холланд. Он иногда играет на ней. — Он не стал говорить, как просил Холланда перестать и как дядя Джордж рассердился.

— А где Холланд взял гармонику?

— Ну-у… у друга.

— Что еще за друг?

— Просто друг.

— И этот… друг… дал ее Холланду?

— Не-ет. — Неохотно. Опять. Опять она видит его насквозь, стоит только солгать.

— Ну и?

— Ну, друг на самом деле не давал ему ее. Холланд…

— Угу?

— … стащил ее у него. Но если уж совсем точно, не у «него», а у «нее», и это был не друг, это была…

— Кто же?

— Мисс Джослин-Мария.

— Хозяйка лавки? О! — воскликнула она в изумлении. — Вот уж не думала, что воспитываю воришек. — Стоя у подоконника, на котором лежала марионетка — бедный паяц! — она вслушивалась в холодное затянувшееся молчание. Казалось, она еще глубже ушла в себя, в свои мысли, закрыв глаза, не слушая сладкий тенор, снова певший старую ирландскую песню.

И потом, выходя из комнаты, виду не подала, поняла ли она что-нибудь в прозвучавших словах:

Юный ме-енестре-еель

на войну-у ушел,

Там на войне он

и сме-е-ерть свою нашел…

Вот оно: именно это он имел в виду. Что-то помешало ей понять его мысль. Что-то у нее в голове. Какое-то слабое постороннее влияние — почему, например, она вдруг спросила про гармонику? Всегда с этим Холландом так. Впрочем, Фда тоже странная, самая странная из всех. Когда русские счастливы, счастье прет у них из каждой щелочки; они раздают его всем, как солнечный свет. А горе прячут, не дают ему выхода. Да, конечно, она горюет, потому что Рассела проткнули вилами (совсем горе не спрячешь). Все горюют, Холланд тоже. Холланд…

Но что, снова спрашивал себя Нильс, что случилось с очками Рассела, куда они подевались с сеновала?

В одиночестве, тихо подпевая «Юному менестрелю», Нильс следил, как его рука, будто чужая, под гипнозом или под воздействием внешней силы, тянется к пуговицам рубашки, забирается внутрь, вытаскивает жестянку. Он задумчиво посмотрел в лицо принца Альберта (даже он выглядел как-то иначе сегодня), затем поддел ногтем крышку, откинул ее и достал сверток из потрепанной голубой папиросной бумаги. Он отвернул несколько слоев бумаги — листочки были как увядшие лепестки розы, голубой бумажной розы, — отвернул осторожно, стараясь не порвать лепестки, и очень долго смотрел на содержимое, на Вещь, Вещь, данную ему Холландом, которая лежала в центре венчика из бумажных лепестков, эта Вещь — высохшая плоть, кость и хрящ, — это был отрезанный человеческий палец.

Часть вторая

Темнеет. Свет понемногу убывает. Едва заметные изменения. Я и в самом деле не прочь немного вздремнуть. Даже после такого ужина. (Можете себе представить, что они дают нам в кафетерии!) Ночью я не буду спать совсем. Никогда не сплю. Если засыпаю, начинаю видеть сны. Нет, совсем не такие, как у всех. Но, проснувшись, никогда не думаю о своих снах. Не так-то просто разглядеть лицо на потолке. Или какой-то Мадагаскар. Обязательно спрошу мисс Дегрут, когда она придет. (Скоро она начнет обход.) Хочу уточнить, на что именно походит пятно, по ее мнению. Может быть, это не остров даже, может, это страна. Немного смахивает на Испанию вместе с Португалией, вы не находите? А если вот так повернуть голову? Прямо Иберийский полуостров. Если немного напрячь воображение. Хотя мисс Дегрут датчанка из Пенсильвании — большие руки, большие ноги, большой нос, что-то лошадиное во всем облике, — у нее богатое воображение. Уверен, если она будет смотреть на пятно достаточно долго, то обязательно разглядит снежного человека или что-нибудь еще в этом роде.

Думаю, воображение полезная вещь. Дает человеку дополнительные возможности, не правда ли? Знаю, вы, конечно, скажете, что у Холланда никогда не было такого рода воображения; вы ошибаетесь. С воображением у него был полный порядок. Достаточно воображения. Не все досталось Нильсу, если уж на то пошло. Отнюдь не все. Не воображайте, что я склоняюсь на его сторону, что было бы вполне естественно, — если вы так решили, значит, я завел вас на ложную дорогу.

Кто ближе вам из этой парочки? Я больше склонен идентифицировать себя с Холландом, отпечаток его личности, по-моему, достовернее. Предпочитаю неудачников: у каждого неудачника будет свой день, если выразить все одной фразой. Поверьте мне, Нильс внутри не столь безупречен, как кажется, и Холланд не просто плут. Люди вроде Холланда, как мне кажется, намного привлекательнее, они, как говорится, заставляют любить себя. Они властвуют и побеждают, но кто же станет возражать, если его победят с таким очарованием? Обратите внимание: я описал вам, какой теплый Нильс, чувствительный, невинный, добродетельный, немного забавный — приятный, короче говоря, ребенок, одаренный неподдельной, чистейшей восприимчивостью и, несомненно, очень искренний. С другой стороны, портрет Холланда изображает чуть ли не негодяя: замкнутый, насмешливый, холодный, неприветливый мальчик, к тому же еще и воришка. Но тут возникает вопрос: почему тогда Нильс всегда соперничает с ним? Во всем ему подражает? Скучает без него? Почему лежит не на своей постели, а на постели брата, разглядывая лицо на штукатурке, пятно сырости, похожее на это?