Другой - [10]

— Подожди… — Он лихорадочно хватался за любую соломинку, только бы удержать ее от бегства. — Когда тетушки приедут? — Каждое лето из Нью-Йорка приезжали погостить младшие сестры его бабушки.

— Ах, да… — задумчиво пробормотала Александра.

— Что же мне такое говорила Ада? Кажется, они собирались приехать сразу после Четвертого июля. Приятно будет повидаться с ними, правда? Кто это там шумит в амбаре? Какой противный голос… — «Боттичелли, — подумала она безо всякой связи с предыдущим, — Ангел Боттичелли».

Она откинула волосы, падающие ему на глаза. Невероятно. У нее сердце останавливается, стоит ей только увидеть эти глаза. Неужели она и впрямь родила это дитя? Она потянулась поцеловать его. — Нильс, если бы ты не прятался от солнца, волосы у тебя были бы чистая платина, как у Джин Харлоу. Сравнение рассмешило ее, и на мгновение ожила в ней ее прежняя веселость.

— Как дедушкины розы, милый? — спросила она, опять уходя в сторону от разговора — стоило ей бросить случайный взгляд на вьющиеся розы возле живой изгороди из дикого винограда.

— Мистер Анжелини снова опрыскивал их. Я набрал целую банку июньских жучков. Их там целый триллион.

— Наверное. Надеюсь, ты выбросил их в мусорную яму? — она сидела, размышляя. — Завтра пятница, правда?

— Да.

— Мы должны напомнить Лино, чтобы он вывез золу из печек.

Он был ошеломлен.

— Но ведь сейчас июнь, мама! Мы не топили печи с апреля. Июньские жучки, помнишь?

— А-а… Конечно. Забыла. Почему-то март… так глупо… — Смена темы почти лишила ее памяти, в мозгу возникли паразитные связи. — Вы ведь оба родились в марте, так ведь? — Пальцы ее терли лоб, поправляли волосы, приводили в порядок заколки, опускались безвольно, оглаживая колени, рассыпая клевер. Он подбирал цветы, складывал их в букет и вкладывал ей в руки. Один цветок отлетел далеко, он наклонился поднять его, табачная жестянка выпала из-под пазухи на дно качалки. Он быстро глянул вниз и увидел, что крышка отскочила и среди россыпи спичек рядом с каштаном лежит голубой бумажный сверток, лопнувший по шву, сквозь щель тускло просвечивает золото.

— Что это? — спросила она, глядя, как с притворной улыбкой он собирает вещи в жестянку.

— Просто жестянка из-под табака. «Принц Альберт». Папина. Я прячу в ней всякие мелочи.

Алло, «Аптека Пилигримов»? У вас есть «Принц Альберт» в жестянке? Ну ладно, отпустите ему. Ха-ха.

— Мама, тебе плохо?

— Что? Нет-нет, милый, ничего. Просто мне вдруг показалось… — Она покачала головой, слово, возникшее у нее в горле, умерло, не родившись, на губах. Глаза снова потухли, мысли рвались… какая-то ужасная вещь… загадочная…

— Ау-у, Нильс! Где ты? — Тетя Валерия, мать Рассела, звала его от двери полуподвала. Александра быстро вскочила, раскачав качалку, вцепилась в руку Нильса.

— Она не должна видеть меня, — прошептала она потерянно, просительно глядя на него. — Не говори ей, прошу тебя, ты не должен говорить, что я спускалась вниз.

— Не скажу, — ответил он бесстрастно, помогая ей сойти.

— Ты мой милый. Пусть это будет наш секрет, — сказала она. Прижимая клевер к груди, усыпая стеблями путь, она привидением перепорхнула лужайку, взбежала по лестнице, едва касаясь лилейной рукой перил, так ни разу не оглянувшись.

Затянутая сеткой дверь хлопнула наверху в тот самый миг, когда внизу возникла тетушка Ви, волоча за деревянные ручки большой медный чан. Когда Нильс бросился ей помогать, она уже поставила чан и принялась разматывать мокрые куски туго скрученной ткани, которые она обвязывала тесьмой и опускала в тазы с краской. Наблюдая за тем, как она развешивает квадоктораты и прямоугольники, Нильс подумал, что ее трудно назвать мастером своего дела.

— Ей-богу, восхитительный день сегодня! Просто чувствуешь, как здорово жить на свете, — пела она. На руках у нее были резиновые перчатки, поверх домашнего платья фартук из желто-коричневой шотландки. — Кажется, будто я целую вечность просидела в этом подвале. — Прицепив мокрую ленту, она остановилась с новым куском материи. — Боже, как пахнет печеным тестом! Удивительно, и когда только Ада находит время? И жареные пирожки тоже, держу пари. Воздух просто благоухает! Честное слово, по четвергам тут прямо как в пекарне! О-о, дорогуша… Что это — посмотри, клевер! Нет, вон там, лапа, в траве. Кто-то разбросал его. — Нильс не проронил ни слова. — Не могу смотреть на клевер и не вспоминать о свадьбе твоей дорогой мамочки и папочки, как я бежала тогда в одних чулках, прыг через ограду, чтобы нарвать клевера. И вступила прямо в сам-знаешь-что. Эх, они подумали, что я чокнулась. О-о, дорогуша… — Нильс знал, что чикагские друзья называют тетю Валерию Цыпой и понимал почему: она не говорила, а кудахтала, как молоденькая несушка.

— Нильс, лапа, — попросила она, зажав во рту пару бельевых прищепок, — если поедешь сегодня в Центр, ты не можешь…

— Я уже был, тетушка Ви.

— А-а… Мне надо бы немного красок. Попробовать попросить Рассела… — В голосе ее звучало по меньшей мере сомнение. Попробуй заставь Рассела сделать хоть что-нибудь, например, слетать живой ногой в лавочку, никто не понимал этого лучше, чем родная мать. — Может быть, он одолжил бы у тебя велосипед, — прибавила она с надеждой, и Нильс тут же, со всей возможной доброжелательностью, предложил воспользоваться своей машиной.