Другой путь. Часть 1 - [36]

– Нет, Геннадий, пусть уж они все раньше нас уйдут, а мы посмотрим, как это – без них жить?

Они оба рассмеялись чему-то своему.

– Какой у тебя здесь чудесный лес, – восхитился Павлов.

– Реликтовый! – Довольно сощурился Геннадий Иваныч. – Наврали, наверное, какие из сосен реликты?

Он повернул Павлова к нам спиной и показал рукой куда-то вдаль:

– Вон видишь, сосна стоит? Там на боку какой-то умник ножиком наковырял: «Евстахий, 1772»! Двести лет назад!

Я склонился к уху Изотова и спросил:

– Кто это?

– Это настоящий хозяин партийных денег, – шепотом ответил Изотов. – То, что осталось Кручине – крупица по сравнению с возможностями этого человека. Он десять лет сидел на валютной кассе партии, старался приумножить и неплохо в этом преуспел. Может быть, это единственный в Союзе человек, что-то понимающий в капиталистической экономике. Если бы наш дорогой Леонид Ильич не раскидывал деньги направо и налево…

Он замолчал, потому что хозяин с гостем повернулись к беседке.

– Да, Геннадий Иваныч, и не говори. – Жаловался Павлов. – Хожу – оглядываюсь: не сыплется ли из меня песок? Ха-ха-ха… А ты как?

– Да так же. Годы – они сомнительное богатство. Курсирую между ЦКБ[11] и дачей. – Поддерживая гостя под локоть, Воронов повел его к нам. – Эскулапы говорят: еще лет десять протяну, если поберегусь. Вот и берегусь. Стараюсь не волноваться, дышу сосновым лесом, гуляю много. Да. Каждое утро по пять километров. Женя следом ходит, брюзжит, а мне и то развлечение.

Они вошли и остановились. Безо всякой команды мы дружно поднялись со своих мест. Павлов быстро и внимательно оглядел присутствующих, улыбнулся каждому. Его взгляд чуть задержался – на мгновение, не больше – на Валентине Аркадьевиче, и мне показалось, что он узнал Изотова.

– Ой, Гена, про болячки лучше и не говори. Ты представишь меня компании?

Теперь, когда он был совсем близко, я увидел, что ничего особенного в нем нет – дед и дед. Довольно невзрачный. Седой, лицо круглое, высокий – на полголовы выше Воронова, тяжелый – под центнер. А в остальном – никаких особых примет. Надень на него орденские колодки, несколько медалей, поставь в группу ветеранов войны и нипочем не найдешь никаких отличий. Разве что, одет он был с иголочки: свежая рубашка, одноцветный серый галстук, ладный темный костюм в такую жару с едва выглядывающими из рукавов белыми манжетами. Особенно я поразился туфлям – черные, ладные, блестящие и несомненно очень дорогие – я таких и не видел никогда. Выглядел он еще большим франтом, чем Изотов.

– Это мальчишки, о которых я тебе говорил, Георгий. Повыше светленький – Захар, второй – Сергей. А Валентина Изотова ты можешь помнить по Донау в Вене. – С каждым из представленных Павлов поздоровался за руку, которая оказалась мягкой и холодной.

– Донау Банк? Как же, как же, прекрасно помню! Его, если мне память не изменяет, сделали уже после того как тебя на пенсию проводили?

– У тебя, Георгий, поразительная память. И она никогда тебе не изменяет. – Воронов усмехнулся. – А это, товарищи, мой старинный знакомец по… разным делам – Павлов Георгий Сергеевич. Прошу любить и жаловать.

Когда все расселись по отведенным местам, а нового гостя Воронов посадил напротив себя, Павлов прокашлялся и спросил, лукаво посматривая на тумбочку.

– Чем угощать будешь, Гена?

– Поверишь ли, Георгий Сергеевич, для тебя ничего не жалко! – Геннадий Иванович открыл тумбочку и достал фигурную бутылку с яркой этикеткой. – Только ты уж не обессудь, мне врачи запретили: язва, давление, печень, а Валя за рулем. С мальчишками, с Сергеем, тебе еще нужно будет поговорить. Если только с Захаром пару капель?

– Захар, вы как к спиртному относитесь? По чуть-чуть? – Павлов показал пальцами предполагаемую дозу. – За знакомство?

Стушевавшийся Захар вытаращил глаза и быстро кивнул.

– Ну вот и славно. Видишь, Гена, в России в любом месте можно найти собутыльника, – рассмеялся Георгий Сергеевич.

Воронов достал из тумбочки две хрустальных стопки, наполнил их до половины и одну передал Павлову, другую буквально воткнул в трясущуюся руку Захара.

– Ты зачем молодь запугал, Ген? – Спросил Павлов, чокаясь с разволновавшимся Захаром.

– Это не страх, – вступил в разговор Изотов. – Это нервы и почтение к заслугам. А так они хлопцы бойкие.

– Почтение – вещь нужная. – Одобрил поведение Захара Павлов и выпил. – А скажи мне, Геннадий Иваныч, видишься ли с кем-нибудь из прежних?…

Они заговорили довольно громко о каких-то неизвестных мне людях и так увлеклись воспоминаниями, что через пятнадцать минут мне уже казалось, что это не кончится никогда.

Тот умер, этот лежит в больнице, третий похоронил сыновей, а четвертый застрелился, пятый все еще что-то возглавляет, а шестой «здорово вверх попер». Прозвучали знакомые фамилии Пельше, Гришин, Громыко, Кириленко, Добрынин, Фалин, Пономарев. Кого-то хвалили, о ком-то жалели.

Я уже окончательно заскучал, когда вдруг Павлов сказал:

– Покажи-ка мне свой прогулочный парк, Геннадий Иваныч? Да и ребяток давай с собой возьмем, вдруг сердечко у меня прихватит – хоть до дома дотащут?

– Я сам об этом только что подумал, – ответил Воронов. – Захар, поскучаешь часок? А то к Жене в сторожку сходи, у него удочки есть, а в пруду карпы водятся. Сам запускал. Заодно уху потом сделаем, если надергаешь немножко рыбки.