Не думал ли я? Конечно, думал, тысячу раз думал! Да мы с Захаром перелопатили десятки учебников в поиске ответов! Будь мы физиками или математиками, может быть, мы и нашли бы какой-то правдоподобный ответ, но мы были всего лишь недоучившиеся инженеры с весьма ограниченным знанием передовых теорий вроде квантовой механики или Майцев-старший вообще предполагал божье провидение, но, как устоявшие атеисты-материалисты, мы отвергли подобную мысль.
Захар как-то высказал догадку, что там — в будущем — научились если не путешествовать во времени, то хотя бы передавать информацию, что должно быть, наверное, легче. И если так, то, видимо, там я стал участником какого-то эксперимента, позволившего мне отправлять информацию самому себе в прошлое? Но тогда выходило, что при малейшем изменении моей судьбы я уже не должен был попасть в число участников того эксперимента! Мы ведь бросили учебу, мы так сильно уже изменили свое будущее, что я никак не мог принять участие в этом эксперименте, и связь между мной там и мной нынешним должна была оборваться! Но я все еще видел будущее. Правда, не себя в нем — поэтому сказать что-то конкретное не мог. Возможно, любая дорога в этой жизни приводила меня к некоему промежуточному перекрестку, на котором я при любом развитии событий оказывался в числе участников неведомого научного опыта?
Это была единственная наша догадка, её я и озвучил перед Вороновым.
— Плохо быть неучем, — посетовал Геннадий Иванович. — Но еще хуже довериться неучу. Ты уверен, что твои способности тебе не откажут в самый критичный момент?
— Не уверен. Но и то, что я уже знаю — это очень много.
— Трудно не согласиться. — Воронов поджал и без того тонкие губы. — Значит, выбора на самом деле у нас нет? Что ж, нам ли привыкать — действовать в стесненных обстоятельствах? Будет так, как должно быть! А сейчас идемте пить чай, хоть мне и интересно узнать все будущее в деталях, но дважды рассказывать незачем. Подождем Георгия.
Мы вернулись к столу и минут сорок разговаривали ни о чем — Захар восторгался чудесностью дачного места, Изотов задумчиво щурился, а я пил чай, изредка отвечая на вопросы хозяина о том, что нам удалось накопать в справочниках об отечественной экономике. О перекосе в сторону тяжелой индустрии и странным образом несовпадающих цифрах в планах пятилеток.
Наш неторопливый разговор прервала трель телефонного звонка. Воронов снял трубку телефона, обнаружившегося в тумбочке, стоявшей у хозяйского кресла:
— Да, Женя. Подъехал? Ну и чудесно, проводи Георгия Сергеевича к нам. А водителя его чаем напои. Нет, больше никого не ждем. Спасибо.
Он положил трубку и обратился к нам:
— Ну вот, товарищи, скоро все и решится. — По голосу было заметно, что Воронов волновался едва ли меньше нашего.
Я ждал явления какого-то Кащея Бессмертного, что чахнет над златом, профессора Мориарти, дергающего за тайные ниточки, но Женя привел по знакомой нам дорожке улыбчивого старика примерно того же возраста, что и Воронов с Изотовым.
— Вот куда ты забрался, Гена! — обрадовался прибывший появлению на крылечке беседки Воронова. — А мы со Стасом чуть было не заблудились. Представляешь?
— Приветствую тебя, Георгий! — Хозяин обнял Павлова, словно был тот тем самым блудным сыном, вернувшимся от чужих берегов. Если мне не показалось, то они даже поцеловались! — Скрипишь еще? Не собираешься вслед за благодетелями?
— Нет, Геннадий, пусть уж они все раньше нас уйдут, а мы посмотрим, как это — без них жить?
Они оба рассмеялись чему-то своему.
— Какой у тебя здесь чудесный лес, — восхитился Павлов.
— Реликтовый! — довольно сощурился Геннадий Иваныч. — Наврали, наверное, какие из сосен реликты?
Он повернул Павлова к нам спиной и показал рукой куда-то вдаль:
— Вон видишь, сосна стоит? Там на боку какой-то умник ножиком наковырял: «Евстахий, 1772»! Двести лет назад!
Я склонился к уху Изотова и спросил:
— Кто это?
— Это настоящий хозяин партийных денег, — шепотом ответил Изотов. — То, что осталось Кручине — крупица по сравнению с возможностями этого человека. Он десять лет сидел на валютной кассе партии, старался приумножить и неплохо в этом преуспел. Может быть, это единственный в Союзе человек, что-то понимающий в капиталистической экономике. Если бы наш дорогой Леонид Ильич не раскидывал деньги направо и налево…
Он замолчал, потому что хозяин с гостем повернулись к беседке.
— Да, Геннадий Иваныч, и не говори, — жаловался Павлов. — Хожу — оглядываюсь: не сыплется ли из меня песок? Ха-ха-ха… А ты как?
— Да так же. Годы — они сомнительное богатство. Курсирую между ЦКБ и дачей. — Поддерживая гостя под локоть, Воронов повел его к нам. — Эскулапы говорят: еще лет десять протяну, если поберегусь. Вот и берегусь. Стараюсь не волноваться, дышу сосновым лесом, гуляю много. Да. Каждое утро по пять километров. Женя следом ходит, брюзжит, а мне и то развлечение.
Они вошли и остановились. Безо всякой команды мы дружно поднялись со своих мест. Павлов быстро и внимательно оглядел присутствующих, улыбнулся каждому. Его взгляд чуть задержался — на мгновение, не больше — на Валентине Аркадьевиче, и мне показалось, что он узнал Изотова.
