Мы посмеялись, представив себе то, что мы можем делать не руками.
— Так что помяните мое слово, братцы, Черненко не зря назначили Генсеком. Промежуточная фигура, вроде вечного правителя — старика Кузнецова Василия Васильевича — долго он не просидит. Он уже почти не ходит. Они там вверху просто соображают, каким путем дальше идти? Потому что сейчас страна в тупике. Мы каждый день все больше отстаем от всего развитого мира; чтобы это отставание ликвидировать, будет еще рывок, как при Иосифе Виссарионыче, либо объявят НЭП, как при Ленине. Но мне думается, да и не только мне, что победят ястребы — не зря вон началась кампания по реабилитации Сталина. Того и гляди, снова строем ходить начнем, как хунвейбины.
Наверное, нам, технарям, никогда не понять тех мятежных позывов, что бродят в мозгах у всяких гуманитариев: журналистов, юристов и прочих филологов. Хлебом не корми — дай ерундой позаниматься. В голове куча мала из странных фактов, сплетен, размышлизмов и мечтаний. Как они с этим всем справляются? — мне не понять никогда. И судя по постному лицу Захара — ему тоже.
— Да ну их! — вдруг сказал Васян. — Завтра праздник, а потом как-нибудь выкрутимся. Не впервой. Гитлера вон одолели, неужели наших бюрократов не победим? Только вы никому о том, что я вам рассказывал, хорошо? Мне пока еще неприятности не нужны. Наливай, Серый, накатим!
И мы накатили.
Словоохотливый Васян занюхал коньяк черным хлебом и сказал:
— Ко всему в этом мире нужно относиться с оптимизмом. Помните, был такой царь на Руси Александр Третий?
— Это предпоследний, что ли? — уточнил Захар.
— Да, именно он, — подтвердил догадку «пишущий журналист». — Если знаете, то среди некоторых слоев населения России бытовало мнение, что поздние Романовы не русские, что они немцы, хитростью захватившие престол. И вот однажды, прочитав где-то пересказ легенды о том, что его предок — Павел Первый был не сыном Петра Третьего — немца, урожденного Карла Петера Ульриха, а был вовсе нагулян императрицей Екатериной от какого-то ее русского фаворита. И, перекрестившись, Александр сказал: «Слава богу, мы русские!».
— И что?
— Чуть позже он прочитал опровержение, в котором писалось, что Павел — сын Петра Третьего и никак иначе. Тогда Александр облегченно вздохнул: «Слава богу, мы законные!»
Мы посмеялись над находчивостью императора, которому любые обвинения — как с гуся вода. А потом вернулся Попов с коньяком (как и обещал — три звездочки, потому что «теперь пофиг, любой пойдет!») и мы снова накатили, а потом еще и еще. Когда за окном стало темнеть, пришел еще один студент — Славик. Принес «Московскую». И стало совсем весело. Мы ходили из комнаты в комнату, пели, где-то выпивали, с кем-то закусывали, познакомились с улыбчивыми парнями-кубинцами. Санчес был почти европейцем, а Густаво — черным негром, но улыбались они одинаково. Странно было сидеть рядом с настолько черным человеком: мне казалось, что он совершенно другой, не такой как мы; я осторожно (как мне казалось) старался отодвинуться, чтобы ненароком не рассердить черного кубинского парня. Он, напротив, лез ко мне обниматься, кричал какие-то приветствия, произносимые с дичайшим акцентом, и вообще вел себя непотребно. Однако у них нашелся ром, и вскоре мы целовались с Густаво на брудершафт — прямо как Леонид Ильич с каким-нибудь африканским «демократическим президентом». Напоследок кубинцы приглашали нас сыграть в нарды с каким-то угрюмым арабом — лысым как коленка и носатым как попугай какаду. Васян наотрез отказался, емко выразив в витиеватых матерных выражениях свое отношение к нечистым на руку каталам. Захар несколько раз просил его повторить столь замысловатые фигурные обороты, но, как сказал Васян — «ушло вдохновение», и ничего подобного больше не получилось. Потом мы потеряли Леньку и Славку, зато нашли двух симпатичных девиц из Тюмени, но и они ушли куда-то с Васяном.
После этого Захар тащил меня куда-то по полутемным коридорам, мы слушали какую-то музыку, записанную то ли где-то в гаражах, то ли на квартире — магнитофон «Комета» исторгал из себя совсем немузыкальные звуки, и кто-то незнакомый сказал:
— «Звуки Му» — не музыканты, а настоящая народная галлюцинация.
Это было последним, что отпечаталось в памяти.
Проснулся я от свежего ветерка, дувшего мне в шею из открытого настежь окна. На соседней кровати развалился Попов, а Захар нашелся за столом — он спал сидя, уронив голову на сложенные руки.
Я умылся холодной водой, нашел среди сваленных в нишу вещей свою сумку, извлек из нее и выпил две таблетки аспирина — чтобы наверняка избавиться от треска в голове. Лишь после этого я посмотрел на часы (мамин подарок — «Восток») и решил, что наступила пора будить Захара — часовая стрелка приближалась к восьми, а нам еще через пол-Москвы добираться до Красной площади!
Захар долго отказывался просыпаться, но когда я пригрозил, что брошу его среди московских алкоголиков одного — живо продрал опухшие глаза. Он стонал и кривился, но, подгоняемый мной, нашел в себе силы умыться и тоже съел аспирин. На столе нашлась едва открытая банка с рыбой, самую чуть припорошенной сверху сигаретным пеплом — мы позавтракали. Совсем не так, как оба привыкли, но ничего другого не нашлось.
