Другое счастье - [48]

– Мне тоже надо размяться, – сказала со вздохом Агата.

– Вам снились кошмары? Вы несколько раз говорили во сне.

– Даже не знаю, как назвать этот сон. Он мне часто снится. Хорошее начало и ужасный конец.

– В свое время я боялась ложиться спать, – призналась Милли. – Сопротивлялась до последнего, пока усталость не валила меня с ног. Мне внушало ужас то полубессознательное состояние в темноте, когда малейший звук превращается в эхо наших страхов, тишина напоминает о неминуемости нашей смерти или, того хуже, смерти наших любимых.

– Это было уже после смерти твоей матери?

– Нет, это продолжалось все мое детство и отрочество.

– Расскажи мне о твоей матери. Не все же время мне одной изливать душу!

– Мама была художницей, но за ее картины платили совсем мало, притом только на распродажах, которые она сама устраивала с весны до конца лета. Чтобы жить, она постоянно где-то подрабатывала. Помогала цветочнице подрезать розы, собирала использованные похоронные венки, составляла свадебные букеты, натаскивала отстающих соседских учеников, давала уроки игры на гитаре, английского, истории, алгебры – хваталась буквально за все. В зимние месяцы даже занималась извозом: подвозила соседей в своем пикапе к врачу, в парикмахерскую, за дровами, за провизией, в торговые центры Санта-Фе. В те годы, когда мы бедствовали, хотя отказывались называть происходящее этим словом, она могла бы обратиться за помощью в мэрию, но гордость заставляла ее самой заботиться о крыше над головой и пропитании. Когда я уставала притворяться, что у нас все в порядке, она подбадривала меня, утверждая, что мы не такие, как другие, что мы справимся сами, что нам никто не нужен. В конце концов эта наша непохожесть на других стала меня пугать. Матери моих подружек замечали нашу бедность, и приглашения на их дни рождения были для меня невыносимой пыткой. Я всегда была плохо одета, все мне было либо велико, либо мало. А школа – жестокое место…

– Не понимаю… В рождественском центре ты мне сказала, что в детстве мать тебя баловала, – напомнила Агата.

– Вам никогда не случалось врать из гордости? Я всегда была гордячкой и ею осталась, ничего не могу с собой поделать. По мне этого ни за что не скажешь, – продолжала Милли, – но в старшей школе мне даже доводилось драться с девчонками, которые надо мной насмехались.

– Надеюсь, у тебя получалось как следует проучить этих мерзавок!

– Иногда в отсутствие матери приезжала без предупреждения бабушка. Она совала мне несколько долларов и наполняла нашу кладовую. Мать отлично знала, что все эти консервы появляются там не по волшебству, но делала вид, что так и надо.

– Они не ладили?

– Они почти не разговаривали. Сколько их помню, они вечно были в ссоре – для меня так и осталось загадкой из-за чего. У Манинии – так я прозвала свою бабушку – было две дочери. Мама была старшей, младшая умерла еще до моего рождения. Ни разу не видела ни одной фотографии своей тетки. Утрата ребенка – незаживающая рана, так всегда говорила Маниния. Мне запрещалось заговаривать с ней об умершей младшей дочери. В тех редких случаях, когда я все-таки поднимала эту тему, она закрывалась, как устрица, и уходила. Я не настаивала, не хотелось причинять ей боль своими приставаниями. Бабушка – существо нежное и хрупкое, так я привыкла считать.

Агата отвернулась к окну.

– Маниния была моей сообщницей, ей я все рассказывала, ей мне не нужно было врать, – продолжала Милли. – Лишившись ее, я испытала величайшее в своей жизни горе. Она подарила мне свою машину и вместе с ней – свободу. Еще я думаю, что она, если б могла, спорила с моей матерью даже с того света.

Покосившись на свою пассажирку, она увидела ее отражение в стекле: по щекам у нее бежали слезы.

– Я вас огорчила?

– Не обращай внимания, – пробормотала Агата. – Усталость делает меня слишком чувствительной. За последние дни мне выпало слишком много переживаний, я от такого давно отвыкла.

– Это моя вина. Напрасно я все это на вас вывалила. Но я не хотела вас расстраивать. К тому же мое детство вовсе не было таким уж безрадостным, у нас бывали потрясающие моменты. Да, мы сидели без гроша, но со временем я поняла, что мы не такие, как остальные, – в хорошем смысле слова. Мама была очень интересным человеком: она обладала чувством юмора, железной силой духа, невероятной отвагой, ее безумный оптимизм граничил с беспечностью, и все же теперь я думаю, что правда была на ее стороне. Она все время повторяла, что не любит людей, но говорила неправду. На нее можно было положиться, и те, кому посчастливилось ее знать, души в ней не чаяли. Вы бы нашли с ней общий язык.

– Очень может быть.

Милли остановилась на бензоколонке и залила полный бак. Агата расплатилась и вернулась с охапкой сладостей.

– Зефир, лакрица, шоколад? Все по сто калорий и больше!

– Подождите меня здесь, – попросила Милли. – Я позвоню Фрэнку.

Вместо ответа Агата открыла пакет и сама принялась уплетать лакомства.

Милли удалилась с телефоном в руке. Агата следила за ней краем глаза. Заметив во время разговора, что находится под наблюдением, Милли вздохнула и отошла подальше.