Другое небо - [4]

а как живёт — всё то рыщет любовного лона,

на побережьях бетонных под нервным прибоем неона.

VII

Вот где бессмертье мгновенное наше —

миг пробиваемый вглубь — в позвоночник времён,

тьма обернулась — голою — шасть из рубашек —

в искрах бенгальских на икрах под резким ребром.

Резвые мы и нарезаны зверски ломтями,

жри нас бессмертье, за груди кусай, за мослы,

мы растолкаем друг дружку, подвздошьем, локтями,

мы не в такие ещё заплетёмся узлы.

Вещая буква ночей, осьмилапый ероглиф сопящий,

кто прочитает замятое, потное это письмо,

а запечатает, — бросит в голубенький ящик,

чудная вещь… оно адрес поставит само…

VIII

Тот кто нас надышал на стекло мировое,

на туманный налёт, а потом прочертил

наше ранимое тело живое,

далеко отошёл, да и нас погулять отпустил.

Всюду чудится глаз Его, мнится слух Его напряжённый,

даже когда неподвижно лежим, вроде спутанных змей, —

жжётся Он… что ж, зализывай край обожжённый,

как дитя неразумное, от костра отойти не сумев.

И чем дольше живём, тем становится зрение чётче,

будто вышел из пламени через редеющий дым,

проясняются улицы, ночи, шумящие светлые рощи,

может быть, наконец, мы лицо Его в них разглядим.

романс

Ты ли мне снилась, другая ли,

тоже как ты сероглазая,

губы и лоб белый таяли,

плечи как шарфики газовые

ветру в забаву прозрачную

вверх улетали, бессильные…

вот вы уж в небе растрачены

птицами, воздухом, зимами.

Также и я в эфемерное

нечто из глаз ваших вылился,

в столь безобразно неверное,

что не удержат усилия

памяти вашей недевичьей, —

был — исчезаю и падаю,

вкось отлетаю от плечиков

ваших — клочечками, падалью.

Сон на такие материи

неочевидные тратится,

вроде воздушного терема,

где всё давно пораскрадено,

только остался мучительно —

синий, с ресницами чёрными,

взгляд, в нём читаешь «…ищи тебя

в несуществующем городе…»

* * *

Деревья стволами запомнили ветер,

куда наклонял их.

Я тоже запомнил при пасмурном свете,

в красках линялых

холодного утра под тающим снегом,

как будто в России,

где жизнь перемешана с сереньким небом,

что мы износили.

Не трогает это пространство чужое,

слова на английском.

Тем более Чехова кислый крыжовник,

и прочие сфинксы.

Такая свобода теперь, хоть залейся

свободой по брови.

Сменилось на новое в клетках железо,

в шариках крови.

Другой человек, да и небо другое,

к нему притерпеться:

смотреть как встаёт над Гудзоном дугою

ничейное сердце…

верлибр

Дорогая, мы живём в пустующей гостинице.

Война кончилась. По улицам города

ходят оборванные солдаты.

Что это за армия была — не припомню.

За что воевали неизвестно.

Очевидно одно: всё кончилось всеобщим поражением.

Кому повезло — слоняются в поисках спиртного и сигарет,

гоняются за девками,

ходят на рынок

менять патроны на масло и рыбу.

Кому не повезло — стали калеками,

но их нигде не видно,

то ли они сами слиняли,

то ли их куда-то свезли, с глаз подальше,

в приют?

По радио постоянно поют дурацкие песенки

или шутят комедийные актёры.

Маршей не слышно.

Последние известия совершенно никакие,

как погода.

Комнаты тут маленькие,

на двоих, большинство — пустует.

В каждом номере — неработающий холодильник,

5-6 железных кроватей.

Стёкла во всех окнах выбиты,

но мы совершенно не мёрзнем.

Из гостиницы почему-то не выпускают.

На входе вооружённый часовой

и три скучных офицера с пистолетами.

Когда их спрашивают,

— Сколько ещё тут продержат? —

Отвечают:

— До приказа, —

или, —

— Расходитесь по своим комнатам, —

или (ещё интереснее):

— До среды…

И когда не проснёшься — за окном розовый закат

и неизвестный день недели.

на смерть музыканта

Памяти С. К.

Восславим умершего музыканта,

откроем крышку фортепьяно, —

— Ну, здравствуй, как ты там скучаешь…

Тут без тебя горят гирлянды,

у Дед Морозов рожи

пьяных…

…не ты ли веточку качаешь

еловую, с хрустальным шаром,

тем самым обнаружив смутно

своё присутстствие на свете,

не этом — том, что в общем тоже

имеет отношенье к чарам,

как музыка… а это чудно,

и потрясает нас до дрожи.

Что, каково там в молоточках

с подушечками? всюду струны,

колки и прочие шпынёчки,

почти как город —

та же точность

расчёта, как в архитектурных

ансамблях или нотных точках.

Не странно ли: из Петербурга

переселиться в мглу рояля

и в лакированном ковчеге,

найти пристанище?

Разлука

жмёт в обе ноги на педали,

через —

— ни звука…

vox humanus (фуга)

Д. Б.

I

Стихосложенья тихая забава

мне затмевала адский шум котлов

и ламентации по телефону.

Я как бутыль незрелого вина

накапливал свой градус по подвалам,

а в пыльном воздухе цвела отрава,

и беззаконных радостей моих

тянулась равномерно череда.

Я день за днём мечтал о разрушеньи

всего, что видел помрачённым зреньем,

и думал: сам я непременно уцелею,

как ценность некая, вне пререканий,

ведь как меня мой бережёт Господь

………………………………………..

мне голову всего три раза стригли

«под ноль» машинкой,

посадить могли, не посадили,

ни рук я не ломал, ни ног,

почти что угадал, когда родиться,

что если б раньше? лет на двадцать-тридцать?

ищи-свищи меня теперь.

На что, скажите, жаловаться мне,

когда по жилам кровь течёт пророков,

Вот рифмы, как прелестные девчонки,

у топчанов толпятся колченогих,

и дома у меня их толчея —

как подманю одну — бежит другая с нею,

а я смеюсь, целуя их в глаза…

II

Уж как я помнится в Москву стремился.

Вот я — москвич! Я человек иной породы!