Другое имя. Септология I-II - [19]

Стало быть, ты и в нынешнем году не поедешь со мной к Сестре справлять Рождество? – говорит Аслейк

Нет, дома останусь, говорю я

и думаю, что он уже который раз спрашивает об этом, скорей бы угомонился, думаю я

Ну да, ну да, говорит Аслейк

и стоит, словно бы не хочет уходить, смотрит на картину с двумя перекрещивающимися полосами

И не надоедает тебе малевать? – говорит он

А ты все рыбачишь и рыбачишь, не надоедает тебе рыбачить-то? – говорю я

Это ж совсем другое дело, говорит он

Верно, писать картины и рыбачить не одно и то же, говорю я

Думаешь, я совсем дурак, говорит Аслейк

и мы смотрим друг на друга

Нет, вовсе ты не дурак, говорю я

Значит, не дурак, говорит он

Не обязательно быть дураком, даже если занимаешься рыбной ловлей, говорю я

Пожалуй, все наоборот, говорит он

Человек становится дураком скорее оттого, что слишком много малюет, говорит он

а я только и могу сказать: его слова чистая правда, ловля рыбы дает уму-разуму куда больше, чем живопись, ловля рыбы сама по себе великая правда, говорю я, никогда ведь не знаешь, наловишь рыбы или нет, говорю я, тут правит случайность, как и в жизни, говорю я, а Аслейк говорит, что тут я, пожалуй, отчасти прав, но чтоб был улов, надо, по крайней мере, рыбачить, и вовсе не случайность решает, будет улов или нет, улов это задача, которую ты ставишь перед собой, а то, что ты делаешь, есть деяние, тут можно воспользоваться таким громким словом, говорит он, и когда совершаешь это деяние, то бишь ловишь рыбу, ты совершаешь его всегда как бы впервые, ведь всегда начинаешь сначала, как в первый раз, а позднее повторяешь снова и снова, можно и так сказать, и в конце концов становишься умелым рыбаком, знаешь, где держится рыба и когда клюет, многому учишься, и все навыки особенные, одни пригождаются в прилив, другие в отлив, не говоря уж о течениях! а как много время года, месяц, луна, даже неделя могут рассказать о том, будет ли улов, все это так очевидно, что и говорить нечего, понятно ведь, само собой разумеется, говорит Аслейк, почеркивая слова «само собой разумеется», и повторяет: само собой разумеется, само собой разумеется, а я говорю, ну да, так и есть

Дело тут не только в случайности, говорит он

Так ведь и в жизни дело не только в случайности, и это тоже само собой разумеется, говорю я

Очевидно, говорит Аслейк

и глядит в пол, на свой особый манер, а когда Аслейк этак вот смотрит в пол, он будто смотрит не в пол, а вверх, будто видит все разом, будто, не отдавая себе в этом отчета, видит великую взаимосвязь, и тогда его лицо принимает совершенно особенное выражение, он вдруг будто выпадает из этого скверного мира в прогалину покоя, тишины, света, прямо-таки наполненной светом тьмы, ведь он будто выпадает из самого себя, из своего обычного «я», будто не помнит себя, находится вне себя и глядит вниз, а в глазах свет, который небеса вместе с облаками вдруг, когда свет этак захочет, тоже могут изливать из себя, похожий свет изливался и из него, такой может исходить от собаки, из глаз собаки, причем отнюдь не редко, если вдуматься, я частенько видел этот диковинный свет в глазах собаки

Стало быть, вот почему ты нынче поехал в Берген, говорит он

Проведать своего знакомца, своего Тезку, говорит он

Тебе вдруг подумалось, что надо поехать, говорит Аслейк

и опять смотрит в пол, а я думаю, что ничего не говорил ему про Асле и в Берген поехал не затем, чтобы повидать Асле, просто вдруг взбрело в голову, и все, про Асле-то я подумал, только когда проехал мимо дома, где у него квартира, хотя, возможно, я все же думал об этом, просто не отдавал себе отчета, думаю я и говорю, что, наверно, так оно и было, просто я этого не сознавал, мол, иной раз картина побуждает меня что-то предпринять, но редко, очень редко, хотя она часто, в общем-то всегда, связана с чем-то виденным, каким-то образом запечатленным в голове и нежданно-негаданно возникшим вновь, как виде́ние, будто в голове у меня огромное собрание картин, я не в силах их забыть и пытаюсь от них избавиться, перенося на холст, говорю я, а Аслейк говорит, что, наверно, так оно и есть, и смотрит в пол, и я тоже опускаю голову и смотрю в пол, и мы оба долго молчим

Да, ничегошеньки из меня не вышло, говорит Аслейк

роняет в пространство перед собой

Ничегошеньки, говорит он

Родился я на Дюльгье, жил на Дюльгье, на Дюльгье и помру, и похоронят меня в земле, и сам я стану землей, говорит он

Ничегошеньки из меня не вышло, говорит он

Крестили меня в Вике, там же конфирмовали и в викской церкви предадут земле, похоронят на погосте, там я и сгнию, говорит Аслейк

и я думаю, что теперь он сызнова, как обычно, заведет про то, что стал закоренелым холостяком, и Аслейк говорит, что не нашлось на свете женщины, которая захотела бы в мужья такого, как он, да оно и понятно, нешто кому вздумается пожелать себе этакого дурня, так что о том, чтобы жениться, как все приличные мужики, он еще в молодости думать забыл, вовсе еще не старый был, когда скумекал, что жить ему всю жизнь в одиночку, н-да, никакой свадьбы в викской церкви он не сыграл и собственных детей никогда не крестил, говорит он, а у него усадьба, какая ни на есть, клочок на крутом склоне, иные каменюки там большущие, ровно сараи, разбросанные на отшибе от усадеб, коли вообще можно этак сказать, скорей уж это скалистая круча, то и дело какой-нибудь камень отваливался, катился с горы и оставался лежать на земле, и чуть не каждую ночь он, Аслейк, бодрствовал до рассвета и, засыпая, думал, что вот сейчас, сейчас рухнет здоровенная каменюка, а не то и оползень грянет, утащит с собой все постройки и обработанную землю прямиком в Согне-фьорд, Аслейк чуть не воочию видел все это перед собой, часто видел, видел, как отваливается камень, огромный, с дом величиной, или как целая скальная стена распадается на куски и ползет вниз, все быстрее и быстрее, унося с собой траву и землю, обрушивается на постройки, разбивает их в щепки и вместе со всем скарбом, и овцами, и с ним самим летит вниз, исчезает в море, он вместе со всей усадьбой, со всем своим имуществом исчезает в море, да, вот так он лежал и, засыпая, видел такое вот перед собой, эта мысль будто неотступно преследовала его, и часто он просыпался от какого-нибудь небольшого обвала, а страх перед обвалом перешел к нему, поди, от родителей, особенно от Матери, впрочем, Отец тоже все время твердил об обвале, который когда-нибудь да случится, не только может случиться, но случится неминуемо, это лишь вопрос времени, сегодня, завтра, через год, через двадцать лет, через сто лет или даже больше, но обвал случится, вне всякого сомнения, неведомо только, когда именно, так Отец с Матерью говорили друг другу, когда он и Сестра были маленькие, слушали их и сами тоже рассуждали об этом, а взрослые хотя бы задумывались, как этакие разговоры западают в голову ребенку? нет, об этом они вообще не думали, а они с Сестрой почти что ровесники, он всего на два года старше, наследник, это слово произносили всегда, будто наследство было огромное, да, слово «наследник» произносили с особым ударением, с особым почтением, наследник, он был наследник, он однажды получит всю усадьбу, со всем, что там есть, как Отец однажды получил ее от своего отца, а тот от своего, никто уж толком и не помнил, как давно его родичи жили в этой усадьбе, но с давних пор, это точно, с очень давних пор, усадьба переходила от отца к сыну, и все мужики до него, ясное дело, находили себе жен, усадьба-то до него переходила от отца к сыну, он первый был закоренелым холостяком, к тому же без постоянной работы, и, конечно, он несколько раз пытался найти жену, однако ему не повезло, увы, даже ни одна засидевшаяся в девках не пошла за него, так что женой он не обзавелся, заделался закоренелым холостяком и смирился, держал овец, выручал маленько деньжат за мясо, маленько за шерсть, немного, да ему много и не требовалось, а случись хороший улов, швартовался у Причала в Вике, у торгового Причала в Вике, и маленько рыбы продавал, ведь многие сами не рыбачили, покупали у него свежую рыбу, ну и вяленую тоже, ведь почитай что всю выловленную треску он подвешивал вялиться – зимой в мансарде жилого дома, летом на улице под навесом, а вяленую рыбу завсегда продать легко, еще он продавал крабов да омаров, их тоже продать легко, он и на них не так уж мало деньжат зарабатывал, с годами скопил кругленькую сумму, что верно, то верно, а вдобавок дрова, он заготавливал и продавал немало кубометров дровишек, поначалу местным, а после прокладки дороги дрова у него нарасхват брали бергенцы, по выходным то и дело стучали в дверь, так что, по правде сказать, он стал запирать дверь, раньше-то никогда этого не делал, но в конце концов стал запирать входную дверь и на стук не отворял, так что на жизнь он себе всегда зарабатывал, а чем еще занимался? ну, он всегда любил читать и, приезжая в Вик, почти каждый раз заходил в Библиотеку, она располагалась неподалеку от Причала, в Уездном управлении, да я ведь и сам знаю, бывал там много раз, совсем он заболтался; ну так вот, когда торговал на Пристани, он почти всякий раз заходил в Библиотеку, читал все без разбору, будь то книги по разным наукам, будь то стихи, даже стихи читал с удовольствием, для развлечения, особенно веселили его стихи молодых поэтов, ведь чего они только не выдумают! в их стихах обычно было маловато связности и смысла, зато были порывистый ветер, нежданные виражи, новый язык, новый взгляд, часто даже представить себе невозможно, и большей частью ему нравилось, но когда одно слишком походило на другое, когда одно почти что не отличалось от другого, на него быстро нападала скука, ведь у поэта, коли он хочет чего-то стоить, должно быть что-то свое, вот так он считает, вот так думает, иначе не скажешь, н-да, сказал Аслейк, и настала тишина