Другая жизнь и берег дальний - [14]

— И жены патрикиев, патрикеевны, — прибавил Аджубей.

— Не патрикии, а патриции. Римские патриции, — поправила мужа Нина Петровна.

— Не исправляй меня, — огрызнулся Хрущев. — Постоянно мне замечания делаешь, будто я школьник какой-то. Я тебе о римской истории рассказываю, а ты мне замечания делаешь.

— Скакуна насеровского в президиум вместо Леньки Брежнева! Вот это здорово! — воскликнул Аджубей. — Мирово!

— Еще прочитал я в этой книжонке, — сказал Хрущев, — что римляне этого своего цезаря почему-то величали «Август». Вероятно он свою революцию в августе устроил. У нас это было бы невозможно. Наша революция была устроена в октябре. К Балагуле обращались: «О, цезарь, Август Гай Юлий Балагула!» Ко мне надо будет обращаться: «О, председатель совета министров СССР, Октябрь, Никита Сергеевич!» Здорово, а?!

Язык телеграфистов

Все теперь пишут о засорении языка. Пишет всяк, кому не лень, — и в СССР, и у нас в эмиграции. Мы все выражаем свое возмущение по поводу проникновения в наш великий русский язык всякого рода слов и выраженьиц, которые язык только коверкают и уродуют.

Советская молодежь говорит на каком-то странном, никому не понятном наречии, которое удручает литературоведов и лингвистов и приводит в уныние критиков и ревнителей словесности.

В наше время, — сетуют писатели старшего поколения, — так не писали и так не говорили. Стыд! Позор! Срам!

Но мне хотелось бы выступить в защиту тех самых молодых людей, которые, по мнению старших, пытаются изменить наш язык до неузнаваемости.

По моему твердому убеждению, старые писатели, наши «маститые литераторы», «гордо несущие знамя» нашей несчастной словесности, в весьма значительной мере должны отвечать за засорение и изуродование русского языка.

Это они изобрели слова, корни которых не уходят в нашу почву. Это они ввели в наш обиход отвратительные выражения, которые так въелись в наше сознание, что мы их считаем хорошими русскими выражениями.

Эти слова происходят не от древнеславянского, не от древнегреческого или латинского, не от санскритского или халдейского или англосаксонского. Их в начале революции придумали телеграфисты или комиссары с воображением телеграфистов. А мы сейчас их повторяем автоматически, не задумываясь над ними, не стыдясь за них.

Например, «комсомол», «комсомолец», «комсомолка». «Комсомол» — это коммунистический союз молодежи. Название слишком длинное для телеграмм, и кто-то придумал сокращение.

Я помню, как мы в первые годы революции насмехались над этими сокращенными словами.

Рассказывали анекдот: Троцкий приходит к Ленину в гости. Троцкий пожимает Ильичу руку и говорит:

— Чик — «Честь Имею Кланяться».

Ленин отвечает:

— Чик, — а затем прибавляет: — Пс — «Прошу Садиться».

Нам этот анекдот очень нравился и он неизменно вызывал у нас взрывы гомерического смеха.

Много смеялись мы слову «замкомпоморде», что, по нашему толкованию, значило заместитель комиссара по морским делам.

«Колхоз», «колхозник», «колхозница». Мы теперь совершенно забыли, что и это слово было изобретено телеграфистом: «коллективное хозяйство». Советские газеты теперь дошли до того, что пишут о «колхозном хозяйстве», то есть о «хозяйстве коллективного хозяйства».

Мне могут возразить, что эти слова прочно укрепились в русском языке в силу традиции, которой уже около полувека. Не возражаю. Но это не значит, что такие слова украшают язык. Было время, когда мы, эмигранты, именовали Советский Союз «Совдепией». В начале двадцатых годов эмигрантские газеты печатали почти исключительно «Известия из Совдепии», а не из страны с другим названием. Название это придавало большевистской России особое значение. Но все-таки это не название.

Возьмите слово «вуз». Я понимаю, что для удобства, если кому-нибудь надо срочно отправить телеграмму в какое-либо высшее учебное заведение, он пишет: «Профессору Брежневу. Кремлевский Вуз, Москва». Но, если бы я был студентом, я ни за что не захотел бы окончить вуз. Я предпочел бы окончить институт, университет, но не какой-то корявый телеграфный вуз.

Трагедия нашего языка заключается в том, что мы все к подобным словам настолько привыкли, что они нас уже больше нисколько не раздражают.

Слава Богу, «совнаркома» больше нет, но зато остался «совнархоз». Чека и НКВД больше нет, но слово «чекист» и «энкаведист» остались, как вечный упрек нашей небрежности, нашей халатности. Мне опять скажут: разве можно найти лучшее слово, чем чекист, чтобы описать агента секретной полиции? Несомненно можно.

Вот сочиненьице, составленное мною из слов, взятых из одного только номера московской газеты.

«У замзава химзавода Ленгиппрохима Карла Красная Шапочка испортился телевизор. Карл отправился искать запчасти. Зашел в Ленинградский универмаг, но там никаких запчастей для телевизора не оказалось. Побегал но разным магам — ничего. Случайно столкнулся с комсоргом Халаткиным из обкома. Комсорг спешил на заседание педсовета.

— Не знаешь ли, товарищ Халаткин, где я могу найти запчасти для моей «Волги»? — спросил Красная Шапочка.

— На Дону, — ответил Халаткин. — Запчасти для «Волги» продаются на Дону. Поезжай на Донской плодопитомнический совхоз и отыщи там зампреда товарища Шутова. Скажи ему, что тебя к нему прислал Халаткин. Он тебе всякого рода детали, запчасти, болты, моторы, двигатели, винты добудет. Если скажешь ему, что ты профсоюзник, он тебе скидку сделает. Он в Советском Союзе знатный толкач и умелец».