Другая жизнь и берег дальний - [12]

Испугались граждане обещания такой хорошей жизни. И пустились они бежать во все лопатки из этого замечательного государства. Да царь наш был парень не промах. И приказал он никого из страны не выпускать.

Пусть, сказал он, сидят черти окаянные и не рыпаются. Чего торопятся? Сказано, что через двадцать лет осчастливлены будут, значит надо двадцать лет пообождать. Манеры надо иметь, вежливость проявить, культурность!

Народ, известно, вежливый, культурный. И вот, сидит народ и ждет. Ждет.

Мораль этой сказки очень проста. У сказки, как и у описанного в ней царя, нет морали.

Сказка о мирном сосуществовании

Жили-были два царя. Одного звали Сэм, а другого — Косбреж. Они друг друга терпеть не могли.

Оба, однако, были приверженцами теории мирного сосуществования.

Раз в неделю Косбреж вызывал Сэма по-телефону и кричал в трубку:

— Сволочь!

В свою очередь Сэм раз в неделю вызывал по-телефону Косбрежа и осведомлял его:

— Подлец!

Косбреж говорил Сэму:

— С таким прохвостом, как ты, и разговаривать нечего. Так что, дружище, ежели тебе угодно что-нибудь со мной обсудить только заикнись, и я к тебе стрелой примчусь.

Сэм говорил Косбрежу:

— С таким отваритительным субъектом, как ты, даже на расстоянии беседовать не хочется. Так что, приезжай, милости просим. Встретимся, покалякаем, потолкуем.

Косбреж не заставил себя долго ждать. Он стрелой примчался к Сэму. Отравленной стрелой.

Сэм его очень тепло встретил.

— Добро пожаловать, дорогой подлец! — воскликнул Сэм.

— Очень рад встретиться с тобой, милый прохвост! — воскликнул Косбреж.

Люди таяли от восторга.

— Как они сосуществуют, родненькие, — ахали они.

Баллада о Кремле

Споем о России. Такая страна

Что лучшей на свете не надо.

Защитник свободы и мира она,

Ой ладо, ой ладушко-ладо.

В ней много озер, и лесов, и болот

И много различных заводов.

Там очень доволен судьбою народ,

На зависть другим всем народам.

В колхозах колхозники сеют и жнут,

И жизнь их сплошная отрада.

Колхозники любят крестьянский свой труд,

Ой ладо, ой ладушко-ладо.

Живет превосходно трудящийся люд,

Ой ладо, ой ладушки ладо.

Рабочие весело песни поют,

И часто шагают в парадах.

Страною счастливою правит совет,

Советом же правит Емеля,

И вывешен всюду Емели портрет,

Ой люшеньки-люшеньки-лели.

Никто на страну не посмеет напасть,

Пока ею правит Емеля,

Пока охраняет советскую власть

И мелет, и мелет, и мелет.

А ежели ворога двинется рать

С какой-нибудь гнусною целью

Народы Емелю давай умолять

«Спаси, мол, спаси нас, Емеля!»

Спасает Емеля, спасает людей,

Спасает Емеля и мелет

Во имя великих Емельских идей

Ой люшеньки, люшеньки-лели.

Вождю поклоняется каждый народ:

«Спасибо, великий Емеля!»

А вождь ухмыляется: вот как везет!

И мелет, и мелет, и мелет.

Рабоче-крестьянский ревизор

Я уже много лет ношусь с мыслью о постановке «Ревизора» Гоголя на русской эмигрантской сцене, как комедии вполне современной, как сатиры на нашу собственную эпоху, а не на эпоху гоголевскую.

Менять в пьесе почти ничего не пришлось бы. Только некоторые места пришлось бы переписать, но большая часть пьесы осталась бы нетронутой, такой, какой ее написал Гоголь. Декорации были бы современные, советские.

Я на эту тему много беседовал с нашими режиссерами и актерами, но никто из них сочувственно к моему проекту не отнесся. Одни говорили, что публика не одобрит, другие, что менять Гоголя нельзя, что это было бы кощунством по отношению к русской литературе вообще и к Гоголю в частности.

— Но, ведь, англичане и американцы ставят пьесы Шекспира на современный лад, — говорил я нашим режиссерам и актерам. — Почему мы не можем так же поставить пьесу Гоголя?

— Англичане и американцы не так почитают своих классиков, как почитаем мы, — отвечали мне на это актеры и режиссеры.

Из моих попыток ничего не вышло. Жаль.

Мне идея до сих пор нравится.

* * *

Почитайте еще раз «Ревизора», и вы увидите, какая это едкая сатира на большевистские порядки и на советский быт любой эпохи — ленинской, сталинской, хрущевской, брежневской.

Антон Антонович Сквозник-Дмухановский, конечно, не городничий, а первый секретарь горкома. Лука Лукич Хлопов — не смотритель училищ, а директор клуба культурной самодеятельности. Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин — судья, какие бывают при всех режимах. Артемий Филиппович Земляника возглавляет при горкоме отдел социального призрения. Иван Кузьмич Шпекин, как и в гоголевские дни, заведует почтовой конторой. Петр Иванович Добчинский и Петр Иванович Бобчинский — два зава. Иван Александрович Хлестаков — толкач из столицы. Осип — его помощник. Свистунов, Пуговицын и Держиморда — милиционеры. Абдулин — частный собственник. Февронья Петровна Пошлепкина при всех режимах была слесаршей. Вдова унтер-офицера, которая сама себя высекла, теперь вдова сержанта вооруженных сил СССР.

Вот отрывки из «Ревизора» с некоторыми неизбежными изменениями.

Секретарь горкома. Я пригласил вас, товарищи, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие. К нам едет ревизор.

Аммос Федорович. Как ревизор?

Артемий Филиппович. Как ревизор?

Секретарь горкома. Ревизор из столицы. И еще с секретным предписанием… Я, как будто, предчувствовал: сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы. Право, этаких я никогда не видывал: черные, неестественной величины! Пришли, понюхали — и пошли прочь.