Другая музыка нужна - [40]

Пока и скрипка, и рояль, и прочее существовали для Мартона только как инструменты. Рояль заключал в себе богатства всего мира. Он журчал весенним ручейком, грезил о лунной ночи, торжественно возглашал здоровье, веселье и силу; скрипка нежно ласкала, утешала, смеялась, жаловалась, плакала, потом радовалась опять; труба возвещала поражение героев, победу атлетов, восход солнца…

А теперь перед Мартоном была фабрика инструментов. Расчлененные или собранные вместе, это все равно бездушные инструменты — на них установлена цена, и ты либо можешь их купить, либо нет. А кроме этого, ни ты, ни кто другой никакого отношения к ним не имеет.

Мартону показалось все это даже более загадочным и таинственным, чем незнакомая наука композиции. А семейство Зденко было абсолютно довольно таким свойством инструментов. Впрочем, для Мартона вся жизнь семьи Зденко представлялась таинственной, а поведение их и привычки — непонятными.

Дёрдь говорил. Мартон слушал. Голос г-на Дёрдя доносился к нему будто совсем издалека и даже прерывался иногда. «Почему мне так спать захотелось? Что все это значит?» — подумал Мартон, глядя на Дёрдя и на Ференца затуманенными глазами. И вдруг Мартону пришло в голову, что стоит ему сейчас заплакать или засмеяться, как Зденко тут же воспользуется и этим. Они тотчас всунут его смех или плач в какой-нибудь инструмент и будут дороже запрашивать за него, глядя бархатными безразличными глазами и на инструмент, и на покупателя, и на того, у кого отобрали его смех и плач. И душа и тело Мартона невольно протестовали против этого, но ничего не могли поделать, потому и забрались под покрывало сонливости.

Дёрдь попрощался и ушел. Ференц вытащил карманные часы, взглянул на них и без всякого перехода, обычным своим голосом начал декламировать балладу Араня[5], которую все должны были вызубрить к завтрашнему уроку литературы.

Мартон пришел вдруг в себя и слушал Зденко со все возрастающим смущением. С чего это вдруг принялся он за балладу? А сам смотрит на часы — значит, установленное время прошло, и Мартону надо уже уходить, — при чем же тут баллада? А как чудно он произносит слова! Совсем не так, как привык Мартон. Ни ребята, ни актеры так не декламировали. Не поймешь даже! Не то без пафоса, не то с каким-то совсем незнакомым пафосом. Мартон никак не мог этого взять в толк. А Ференц произносил слова обычным своим, странно безразличным голосом. И баллада уже не звучала стихами, она наполнилась незнакомым содержанием. «Угрюмый мрак глубок», — промолвил Зденко, а прозвучало как: «Пожалуйте рояль!» И все же при этом будто тьма наступила, и принес ее сюда в комнату Ференц Зденко. «Сбивает ветер с ног», — продолжал будущий фабрикант музыкальных инструментов, ни чуточки не повысив голоса, как это сделал бы Мартон или любой из ребят, и послышалось, будто бюро погоды сообщило в телефон: «Ветер южный, скорость — шесть метров в секунду». Потом и «Кочет жестяной загрохотал, как шальной». А Мартону показалось, будто это в магазине предлагают его покупателю, причем в футляре, за двенадцать крон двадцать филлеров.

Творение поэта перешло во владение Зденко, и он продавал его слушателю, в данном случае Мартону, который платил за это удивлением.

Новая манера декламации поразила Мартона. И ему захотелось понять, как достигает Зденко такого эффекта, но он никак не мог догадаться.

— Еще раз! — попросил Мартон, когда Ференц закончил чтение.

— Довольно на сегодня! — заявил Зденко.

Ему не было расчета еще раз демонстрировать «жестяного кочета». А больше стихов «для продажи» не имелось — и Мартону послышалось даже, будто он сказал: «На складе». Ференц, видно, никогда не делает ничего такого, что не приносит выгоды.

— Где ты научился так стихи читать?

— Нигде.

— Ты будешь актером?

— Может быть. Этот вопрос я решу позднее.

— Когда?

Зденко не ответил. Сие относилось уже к тому кругу вопросов, на которые Ференц Зденко не ответил бы даже во сне. У Ференца были два брата — оба старше его — и две сестры. Учредят ли они акционерное общество после смерти отца, или отец назначит кого-нибудь главным наследником, а остальным детям предоставит только право пользоваться наследством, этого Ференц не мог знать заранее. Если случится последнее, то прямой расчет стать актером — вернее, учредить театр, предприятие по постановке пьес, способное к конкуренции и соответствующее вкусам Зденко.

— Ференц, скажи, а во сколько оценивается ваша фабрика музыкальных инструментов? — спросил Мартон, инстинктивно надеясь хоть таким путем понять что-нибудь.

— Это известно только моему отцу, — ответил Зденко.

— А… а… сколько роялей изготовляете вы в год?

— Это входит в ведение моего брата Артура: он начальник производственного отдела.

— Ференц! — воскликнул вдруг Мартон. — Ты был когда-нибудь влюблен?

Зденко кинул равнодушный взгляд на приятеля, не ответил и вытащил карманные часы.

— Прости, — сказал он, — но мне…

— Да, да, — быстро перебил его Мартон. — Мне тоже надо уходить. Меня ждут… у доктора Мадьяра.

Он начал прощаться. Зденко даже и не поинтересовался, кто такой д-р Мадьяр, а Мартону вовсе и не надо было идти туда сейчас. Зденко подал руку, Мартон пожал ее, и в это время у него мелькнуло в голове: может быть, он познакомится когда-нибудь с отцом, с матерью и с сестрами Ференца; они полюбят его, поймут и помогут. Ференц любезно проводил его в прихожую, подождал, пока Мартон сунул руку сперва за разодранную подкладку, потом вытащил руку и надел наконец свое скверное, выношенное пальто.