Другая музыка нужна - [39]

И слышно было, как стучат по клавишам роялей, поводят смычком по струнам скрипок, дуют в трубы, постукивают по железкам, пилят, строгают — и все это одновременно и вразнобой. Казалось, инструменты хватил удар, потому-то они и издают такие бессмысленные, нечленораздельные звуки, стон и вой.

Мартона поразила эта расколоченная, раздробленная, разломанная на куски музыка. И не только она.

На стенах большого зала висят готовые скрипки. Шестьдесят близнецов. С ума можно сойти, такие они одинаковые! Рядом болтаются связки гитар, словно дичь в мясных лавках: полдюжины, дюжина на связку. Еще дальше — трубы стоят на широких раструбах дулами кверху: словно пулеметными очередями собираются изрешетить потолок. А в углу растянулись на столах черные, коричневые и желтые деревянные духовые инструменты: толстые, тощие, длинные и короткие — фаготы, гобои, кларнеты и флейты.

И новый зал: барабаны до самого потолка, а в корзинах — ворох барабанных палочек, торчат вверх и вниз головой, точно вдрызг напились. В другом зале контрабасы подпирают стенки — их деревянные животы свисают до самого пола, а шеи, странно тонкие шеи и крохотные головки, точно в экстазе, запрокинуты назад.

Небольшая комнатка: словно мелкая рыбешка, набросанная кучей на берегу, блестят в ней наваленные друг на друга губные гармошки. И последний огромный зал: на распухших ногах стоят черные блестящие ящики бессмысленно одинаковых роялей.

Можно подумать, что в магазине музыкальных инструментов вспыхнула холера, все инструменты подохли, но их не успели еще похоронить.

— Ференц! — пробормотал Мартон, ошарашенный представившимся зрелищем. — Как страшно, когда музыка мертва!..

— Мы производим не музыку, а музыкальные инструменты.

Мартон либо не расслышал, либо не понял, что ему сказал Зденко.

— Ференц… Я… — голос его прервался. — Я хотел бы стать композитором.

Он думал сказать, что пишет песни, сочиняет арии, хотел рассказать даже о г-же Мадьяр, но бархатные неподвижные глаза Зденко не выразили ни интереса, ни удивления. Пыл Мартона сразу угас. Словно выключился двигатель: каждое следующее слово Мартон произносил все медленнее и медленнее, а конец фразы и вовсе прозвучал тихим стоном. Он только и мог выдавить из себя:

— Мне… я… хотел бы стать композитором… Как ты думаешь, — спросил он, вконец смущенный и усталый, — удастся мне это?

И все! Больше он слова не промолвил, а ведь приготовился произнести целую речь: «Ференц! Милый Ференц! Дорогой друг! Помогите мне!.. Вы! Ты! Твой отец! Твои братья! Производители инструментов. Я с удовольствием потащу рояль домой, хоть на себе. Ведь у вас столько роялей! Что вам стоит? А я буду учиться на нем играть. Вы-то для того и изготовляете инструменты, чтобы они звучали, играли… Я… я… я… Я куплю его, через пять лет заплачу или верну… И если стану композитором, это будет ваша заслуга. Вечная вам будет благодарность… Но если твой отец не поймет, если… так я… Я и сюда могу к вам приходить играть… Здесь-то уж наверняка найдется кто-нибудь, чтоб учить меня. Мне бы только один год брать уроки, потом я сам справлюсь. Я знаю это. Уверен! Чувствую! Милый друг!..»

Вместо всего этого он промямлил сонно и безнадежно: «Как ты думаешь, удастся мне это?» Почувствовал, что не только отцу Зденко, но и самому Ференцу нет никакого дела до его мечты.

— Может, и удастся. Мой старший брат тоже учится композиции, — ровным голосом ответил Зденко, будто Мартон об этом и спрашивал его, а он милостиво согласился дать объяснения.

Несколько минут спустя Мартон познакомился и со старшим братом Ференца.

— Дёрдь Зденко! — с нажимом произнес он свое имя, представившись Мартону.

Дёрдь говорил тоже басом и так же с расстановкой, как и Ференц, отличавшийся от него только более мягкими чертами лица.

Мартон совсем остыл. Внезапно его охватила сонливость. Слова, произносимые с ровным нажимом, доносились до него будто сквозь толстое ватное одеяло.

Дёрдь Зденко методически рассказывал: для того чтобы стать композитором, нужно иметь рояль, обучаться в музыкальной школе, потом в консерватории, упражняться с утра до вечера на различных инструментах двенадцать лет подряд, платить профессору за обучение. О таланте не было сказано ни слова… И ни Ференц Зденко — хоть он и не спрашивал никогда, однако отлично представлял себе достаток семьи Мартона, — ни Дёрдь, понятия о нем не имевший, не сочли нужным поинтересоваться, под силу ли все это Мартону. «Это уж не наше дело!» — было написано на физиономиях братьев. Они говорили с Мартоном, точно это был покупатель, заглянувший в их магазин, где, кстати сказать, в установленные часы они оба прислуживали вместе с продавцами. Это тоже входило в семейное расписание, составленное папашей Зденко.

Здесь, в шикарнейшем магазине музыкальных инструментов, не принято было торговаться. Инструменты, начиная от роялей и кончая губными гармошками, демонстрировались со сдержанной любезностью. И если у покупателя были деньги, он покупал; не было — его за это не презирали, но и не предлагали ему другой, более дешевый инструмент, считая сие унизительным для «поставщика двора его величества». Покупателя разглядывали молча и безразлично, так же, как Мартона сейчас, доставляя покупателю так же, как и сейчас Мартону, нелегкие минуты. Все это продолжалось, покуда покупатель не выбирал инструмента себе по карману или не уходил, отказавшись. Но и потом по его адресу не отпускалось никаких презрительных замечаний. Это было запрещено. Церемониал продажи продолжался, словно церемониал венчания в церкви. Семейство Зденко и приказчики были священниками, покупатели — женихами, а инструменты — невестами. Венчание сопровождалось соответствующей музыкой. Испытывали стройность скрипок, пробегали пальцами по клавишам роялей, потом вдруг раздавался зов трубы, соблазнительно гудела фисгармония, юная флейточка целомудренно отвечала «да», и тут же молоденькая развеселая губная гармошка скромно предъявляла свои права на замужество, а с другого конца зала, грубо вскрикивая, навязывалась в жены плебейка — медная тарелка.