Другая любовь - [15]

… Она так увлеченно, со слезами на глазах, жаловалась, что даже не заметила, как проснулись дети и, почувствовав что-то недоброе, прижались к матери, стараясь ее как-то защитить от непонятной угрозы, неясно откуда исходящей. Они подозрительно на меня поглядывали. А я попробовал избавить их матушку от боли, которую она сама себе причинила, разбередив незаживающую рану: вынул свои руки из ее, крепко сжимавших мои запястья, мягко погладил тыльную сторону и ладони ее рук… она, словно, очнулась, вернулась из забытья, улыбнулась. Потом кулаками смахнула со щек выкатившиеся из глаз непрошенные слезы. Подхватила полотенце. Легко подняла с лежбища свое надежное женское тело, еще не лишенное гибкости, и проворно преодолев всевозможные «вагонные препятствия», скрылась в тамбуре, ведущему к недавно возрожденному туалету. Да, она еще успела на ходу дать детям указания: – «А вы поберегите дяденьку…» – кивнула она в мою сторону.

Девочка – младшенькая – лет пяти, проворно соскользнула на пол, придвинулась ко мне и смело, как мать взяла мою руку в свои маленькие мягкие ручонки. Стала поглаживать. Братик – старший – лет семи, попробовал было ее остановить: – «Ты еще руки не мыла…» Передернув плечиками, девочка освободилась от власти старшего брата и смело спросила: – «А как тебя зовут?». Я хотел представиться как «гвардии Мишка», но, решив, что это слишком смелая шутка, сказал: – «дядя Миша». А девочка, не дожидаясь вопроса, представилась: – «А я – Оля…» Я чуть не воскликнул от удивления: – «И ты? А на самом деле?!» Но во время спохватился, тем более, что она уже представляла братца: – «А он – Коленька…» – «Николай» – поправил ее брат…

В это время легко, будто освободившаяся от всех болей, бед и обид, вошла в наш отсек мама ребятишек. И Оленька ее тоже представила: – «А маму зовут – Галя» – Но брат тут же поправил сестренку: – «Галина Михайловна». – «Спасибо, – сказала мама, – Я сама не догадалась представиться». Очень пластично передвигаясь в тесноте, Галина Михайловна собрала детей для похода в туалет, поручила Коленьке-Николаю помочь младшенькой помыть уши и принялась приводить их семейное лежбище в дневной порядок.

Уже заметно посветлело, и я смог внимательно рассмотреть свою соседку. Она была очень хороша. Красива, умела. Точна в движениях и в словах. Все у нее естественно – ничего деланного. Привлекательна-а – а! Она мне очень нравилась. «И как можно такую тиранить, унижать, не давая развернуться в любви?!» думал я, и в это время услышал:

– Знаете, вот есть женщины, которые не любят ни расстилать, ни застилать постель. Правда. Вот генеральную убору делают с удовольствием – к 1-му Мая, ко Дню Парижской Коммуны (тогда этот день отмечали)… а вот каждый день прибрать кровать…

… Я вспомнил – с каким удовольствием Зорька расписывала генеральную послевоенную уборку. С картинками. Большую стирку! А если окажется, что она не любит каждый день?.. (Потом – оказалось: не любит! Ну, и что?). Тогда же я рассмеялся и рассказал Галине Михайловне, с какой любовью я этим занимался в детстве. И если кто-нибудь приготовит мне постель, то я обязательно перестилаю, конечно, если это только не мама, которая меня учила… А потом в армии – был такой случай: меня поставили в наряд и мне предстояло привести в порядок шестьдесят коек. Они были объединены в трехэтажные ярусы. Так крепились кровати, чтоб была компактной спальня. И я за час выполнил приказ. Пришел поверяющий – полковник. Не поленился – облазил все ряды и сказал:

– Молодцы – как-будто один человек делал!

После этого командир нашей учебной батареи перед каждой начальственной поверкой – вызывал меня и говорил: – «Чтоб, как один человек!»

Моя соседка, мать двоих детей, бывшая учительница – расхохоталась. Смеялась долго, как ребенок, без устали, заразительно.

В наш отсек заглядывали ближние, дальние соседи и тоже начинали смеяться, но не потому, почему смеялась Галина Михайловна, а потому – как она смеялась!

Вернулись дети – прибежали на хохот – и тоже заразились.

Вскоре весь вагон гудел, даже, казалось, от этого он стал сильнее раскачиваться. Пришли разбуженные гвалтом моряки, посмотрели на меня, на мою визави – и с укоризной покачали головами, будто спрашивали: – «А что мы скажем Зорьке?» Я им дал отмашку – мол, все в полном порядке – они тяжело вздохнули – какой это порядок?! Но все же ушли «на боковую» – досыпать… Только мои сопровождающие не проявили никакой реакции, ни на громовой хохот, ни на общее движение, шум. Правда, Фадеичь пару раз улыбнулся, но это, скорее всего, из-за чего-то случившегося во сне.

… Немного успокоившись, Галина Михайловна принялась, внимательно меня разглядывать. В глазах ее то появлялись вопросы, то исчезали. На одни вопросы она, возможно, находила ответы, и тогда на ее лице появлялась довольная улыбка. А когда она сомневалась в ответах, то лицо ее становилось серьезным. Чтобы она не мучилась, не блуждала среди догадок, я сам решил ответить на ее немые вопросы.

– Я нашел девушку, – сказал я, – которая мне очень нужна. Она лучше всех мне известных. И если она чего-то не умеет, во что я совершенно не верю, или что-то не хочет или не любит делать, но это нужно – сделаю я. А если уж и я не сумею – сообща найдем решение…