Другая королева - [128]

– И снова затеял заговор, – отвечает она.

Я кланяюсь. Бросаю на нее взгляд искоса. Лицо ее под белилами покрыто морщинами и устало. Она держится, как несгибаемая королева, но в кои-то веки все видят, каких усилий ей это стоит.

– Вы можете его помиловать? – спрашиваю я.

Заговаривать об этом рискованно, но я не могу позволить ему пойти на смерть, не сказав ни слова.

– Нет, – говорит она. – Это вложило бы нож в руку каждому наемному убийце в стране. Что помешает ему снова примкнуть к заговору? Мы больше не можем ему верить. А она, видит Бог, будет плести заговоры до самой своей смерти.

Я чувствую, как леденею при мысли о том, что ей грозит.

– Вы не обвините следом и ее? Вы не позволите Сесилу ее обвинить?

Королева качает головой.

– Она королева. Она не подчиняется моим законам, если только я не узнаю, что она затевала заговор с целью меня убить. Нет доказательств, что она посягала на мою жизнь. Другое обвинение против нее выдвинуть нельзя.

– Если бы ее можно было освободить…

– Она никогда не выйдет на свободу, – напрямик отвечает королева. – Такова наименьшая цена ее заговора с Ридольфи. Шотландцы теперь не захотят ее возвращения, даже если бы я их умоляла, а отпустить ее в никуда я не могу. Она показала, что она мне враг. Я буду вечно держать ее в заключении.

– В Тауэре?

Лицо, обращенное ко мне, непроницаемо, как у василиска.

– Я оставлю ее с вами до конца ее дней, – отвечает она. – Это будет и вашим, и ее наказанием.

Я на неверных ногах выхожу из ее приемной, прежде чем она придумает для меня проклятие страшнее, и возвращаюсь в лондонский дом. Спать я не могу. Я встаю с постели и брожу по тихим улицам. Кругом никого, кроме шлюх и шпионов, а ни те, ни другие меня нынче ночью не беспокоят.

Я дохожу до Тауэра. Толстые стены чернеют на фоне серебряной тихой реки, и тут я вижу, что вниз по течению тихо движется королевский корабль, с подвязанным для секретности штандартом. Королеве сегодня тоже не спится.

Корабль тихо входит в водные ворота, куда она однажды сама прибыла как предатель, где плакала под дождем и говорила, что дальше не пойдет. Я подхожу к решетчатой калитке в стене, привратник узнает меня и впускает. Я стою, словно призрак, в тени стены и вижу, как королева тихо входит в Тауэр. Она пришла увидеться с герцогом, со своим кузеном, с ближайшим своим родственником, накануне его смерти. Я даже не сомневаюсь, что она его помилует. Никто не сможет отправить Томаса Говарда на смерть, увидев его унижение, увидев, как от боли покрылось морщинами его красивое лицо; но возле самой двери его камеры она вдруг поворачивает назад. Она не может его видеть; она решила провести ночь под одной с ним крышей – он в своей камере, она в королевских покоях. Он даже не узнает, что она здесь, что она разделяет его мучение. Она знает, что он не спит: молится и готовится к смерти на рассвете, пишет детям, просит их беречь друг друга. Он не подозревает, что она так близко к нему, пока он готовится к смерти по ее приказу. Но она совсем рядом, не может спать, как и он, ждет рассвета, глядя в окна того же здания, слушая, как шелестит по крыше легкий дождь. Бог знает, о чем она думает; ее должно терзать сомнение, раз она решилась на подобное бдение рядом с Говардом.

Она знает, что он должен умереть. Все ее советники говорят, что она должна, скрепя сердце, отправить его на казнь. Пусть он ее кузен, пусть она его любит; он известный и признанный мятежник. Живой, он каждый день был бы воплощением предательства, до конца ее правления. Прости она его, он подарил бы каждому шпиону надежду на прощение, а как бы Сесил мог править, внушая ужас, если бы мы знали, что наша королева милостива? Англия Сесила омрачена дурными предчувствиями. Он не может позволить королеве стать доброй. Говард бросает вызов власти ужаса, нравится ему это или нет. Он должен умереть.

Но он – ее кузен, она любит его с детства. Мы все знаем и любим его. У каждого из нас есть история про то, как он гневался или шутил, про его нелепую гордость и чудесный вкус. Мы все наслаждались его щедрым гостеприимством, восхищались его прекрасными землями, верностью его слуг, нежностью, которую он питал к своим женам; я был горд тем, что зову этого человека своим другом. Все мы любим его детей, которые завтра осиротеют, еще одно поколение Говардов с разбитыми сердцами. Все мы хотим, чтобы он жил. И все же завтра я буду стоять перед эшафотом и наблюдать его казнь, а потом отправлюсь вниз по реке и скажу его кузине королеве, что он мертв.

Я думаю об этом, идя по холодной дорожке вокруг Белой башни, когда замечаю, что навстречу мне движутся две женщины. В мерцании факела я вижу королеву, за которой следует придворная дама, а за ними – стражник-йомен, который держит факел, дымящий на холоде, поднимающемся от реки.

– И вы здесь? – тихо спрашивает она меня.

Я снимаю шляпу и опускаюсь на колено на мокрый камень.

– Тоже не спится, старина? – говорит она с призрачной улыбкой.

– Не спится и тоскливо, – отвечаю я.

– И мне, – со вздохом отзывается она. – Но если я его помилую, я подпишу себе смертный приговор.

Я встаю.