Другая королева - [124]

– Ботвелл, – выдыхаю я.

Я на мгновение верю, что он сбежал из Дании. Какая тюрьма его удержит? Ботвелл, свободный и явившийся мне на помощь, вызволил бы меня отсюда, посадил на коня и умчал в Шотландию в один миг. Ботвелл бы собрал армию на границе, он бы всю страну перевернул. Он возьмет страну, как упрямую женщину, и заставит ее признать хозяина. Я едва не смеюсь вслух при мысли, что он свободен. Какой лисой в курятнике он будет, когда снова сядет на коня с мечом в руках. Каким кошмаром для англичан, каким отмщением за меня.

– Ботвелл.

Слава богу, она меня не слышит. Я не хочу, чтобы Мэри думала, что я вообще вспоминаю это имя. Он был моей погибелью. Я никогда о нем не говорю.

– Сэр Генри Перси, – говорит она. – Благослови его Боже. Он прислал вот это, мне его принес юный Бабингтон. Сэр Ральф так пристально следит за вами, что я до сих пор не смела передать его вам. Я собиралась беречь его до времени отхода ко сну, если бы пришлось.

Она протягивает мне записку. Короткую и по существу.

Будьте готовы к полуночи. Поставьте свечу на окно своей спальни в десять, если готовы убежать сегодня. В полночь задуйте свечу и спуститесь из окна. У меня есть лошади и охрана, мы тут же переправим вас во Францию. Доверьтесь мне. Я жизнь за вас отдам.

Генри Перси

– Вы осмелитесь? – спрашивает Мэри. – Окно вашего клозета выходит наружу, в сад, он может говорить о нем. Оно в сорока футах от земли. Не хуже, чем в замке Болтон, вы бы тогда ушли, если бы веревка не оборвалась под той девушкой.

– Конечно, осмелюсь, – отвечаю я.

Свечи тут же начинают светить ярче, и запах еды так соблазнителен, что рот у меня наполняется слюной. Со мной в комнате сидят мои дорогие друзья, которым будет не хватать меня, когда я уйду, но их порадует мой триумф. Я тут же снова оживаю, оживаю и исполняюсь надежды. Я думаю о том, в какой ужас придет сэр Ральф Сэдлер, о том, как погубит Бесс мой побег из-под их надзора, и едва не хихикаю, представляя себе их лица, когда они обнаружат поутру, что я сбежала. Я отправлюсь во Францию и постараюсь убедить короля и его мать, что они должны отправить меня домой, в Шотландию, с достаточно большой армией, чтобы держать в повиновении шотландских лордов. Они увидят в этом выгоду для себя, а если нет, я обращусь за помощью к Филиппу Испанскому. К нему, или к папе, или к одному из десятка богатых папистов, которые помогут мне, если я выберусь отсюда и из злого заточения у своей кузины.

– О нет! Разве вы не обещали графу Шрусбери, что не станете убегать, пока его нет дома? Он попросил вас дать слово, и вы его дали.

Мэри приходит в ужас, вспомнив об этом.

– Вы не можете нарушить данное ему слово.

– Обещание под принуждением ничего не стоит, – весело отвечаю я. – Я буду свободна.

1572 год, январь, Лондон: Джордж

Я едва не засыпаю, напрягая глаза при свечах, пока пытаюсь читать заметки, которые сделал сегодня во время заседания суда над Норфолком. Слова слипаются и расплываются у меня перед глазами. Свидетельства епископа Росского достаточно, чтобы погубить Норфолка, но оно получено от человека, приведенного в такой ужас, что он даже не может сочинить убедительную историю. Половина его показаний явно надиктована Сесилом и подтверждена людьми, лишившимися разума от ужаса и боли. Другую половину не подтверждает никто, нет ни свидетелей, ни доказательств. Одна ложь Сесила, бесстыдная чистая ложь.

Я устал до глубины души, я думаю, что, будь я лучшим человеком, я встал бы и разоблачил Сесила как неверного советчика, я бы потребовал, чтобы лорды встали со мной, чтобы мы пошли к королеве и настояли на том, чтобы она нас выслушала. Я величайший человек в Англии, я глава суда пэров, мой долг и честь моя в том, чтобы защитить Англию от дурных советчиков.

Но, к стыду своему, я знаю, что я не тот человек. Как сразу объяснила бы моя жена, у меня ни ума, ни отваги не хватит встать и выдвинуть обвинение против Сесила. Меня не уважают пэры, не слушает королева. Хуже всего то, что я больше собой не горжусь.

Последний, кто бросил вызов Сесилу, теперь стоит перед нами, обвиненный в измене. Если бы мы встали против Сесила, когда он только начал воздействовать на ум юной принцессы, или если бы мы поддержали Дадли, пошедшего против него в те дни, или Говарда, пошедшего против него лишь месяцы назад… Но мы похожи на веник из прутьев; если мы вместе, нас не сломать, но Сесил переломал нас по одному. Нет никого, кто поднялся бы на защиту Томаса Говарда. Никого, кто встал бы, чтобы свергнуть Сесила. Даже я, который знает и о шпионах Сесила, и о его лжи, и о молчаливых людях, которые исполняют его волю по всей стране, о тех, кто умеет пытать, тех, кто решил, что законы страны неважны, что воображаемые Сесилом опасности сильнее закона, о тех, кто лжет ради него и не заботится о правде. Я обо всем этом знаю, но не смею встать против него. В общем-то, именно потому, что знаю, и не смею.

1572 год, январь, замок Шеффилд: Мария

Маленькое пламя свечи трепещет на моем окне, и в полночь, нагнувшись его задуть, я на мгновение начинаю колебаться, увидев ответную вспышку тут же погашенного фонаря в тени сада, где над травой склоняются темные деревья. За бегущими облаками прячется молодой месяц, озаряющий каменную стену подо мной. Она черна, словно скала.