Другая история. «Периферийная» советская наука о древности - [30]
Обращению к новой теме, хотя и несколькими нитями связанной со всеми старыми, способствовал, видимо, не только личный интерес (ведь между высказыванием Сталина о «революции рабов» в 1933 г., которое открыло путь исследованиям на эту тему, и вниманием Дмитрева к ней прошло не менее трех лет), но и исчерпание возможностей эксплуатации остальных тем. История русской церкви была уже изложена Н. М. Никольским, а нарастающая волна критицизма по отношению к исследованиям в духе Покровского, которая в конце 1930‐х гг. оформится в настоящую кампанию, делала нежелательными дальнейшие сочинения на темы народных движений в отечественной истории. История же иудаизма и раннего христианства была практически монополизирована Рановичем, который в 1937 г. уже стал доктором наук.
Дмитрев, не имевший ученых степеней ни дореволюционных, ни новых, решает наконец посвятить жизнь научной деятельности, преподаванию и в 1936 г. уезжает на должность доцента в Сталинградский индустриально-педагогический институт, где наблюдался настоящий кадровый голод[245] и в котором он станет заведующим недавно созданной кафедрой истории Древнего мира и Средних веков[246]. Тема, которую он выбрал для главного приложения своих усилий, была, если разобраться, тоже в сущности популяризаторской. Римская империя состояла из большого числа регионов с собственной историей и культурными традициями, с различными социальными и политическими проблемами, и заниматься историей народных движений на всей ее территории на трех континентах на протяжении трех-четырех веков, создать из этого некое единое повествование – задача либо для гения, либо для поверхностного обозревателя.
До войны Дмитрев успел выпустить две статьи по теме – одну о багаудах, опубликованную в «Вестнике древней истории» в 1940 г. с помощью того же Рановича, другую – о восстании Бар-Кохбы, которая вышла уже в 1941 г. во втором томе ученых записок сталинградского вуза, – последнюю работу обнаружить до сих пор не удалось. А дальше пришли новые лишения. Институт был эвакуирован из Сталинграда в 1942 г., но в спешке семья Дмитрева потеряла практически все имущество, включая библиотеку и часть материалов, собранных для диссертации[247]. Сам Дмитрев оказался в Бугуруслане, позднее работал в Саратове, в Нальчике и уже в самом конце войны – в Ростове-на-Дону.
Конечно, военное время было тяжелым и для эвакуированных научных работников, тем не менее оно предоставляло возможности обойтись меньшей волокитой; в Саратове был в эвакуации Ленинградский государственный университет, и в ноябре 1943 г. Дмитрев защитил там кандидатскую диссертацию. Как писал он Рановичу после войны, когда начинал работать над докторской: «Главу „Багауды“ я представлял в 1943 г. в качестве кандидатской диссертации в Ленинградский университет и защитил ее»[248]. Видимо, это был расширенный вариант уже опубликованной в «Вестнике древней истории» статьи[249].
В 1946 г. Дмитрев советуется (как минимум по переписке) с Рановичем относительно написания и защиты докторской диссертации – он просил именно Рановича быть его «консультантом и руководителем»[250] – и в том же году переезжает на запад Украины, в Черновицкий университет. Смерть Рановича не прервала его планы, в Черновцах, пользуясь поддержкой руководства, отпускавшего его в командировки для научной работы, он заканчивает докторскую, которую защищает в Ленинграде в 1950 г., – «Социальные движения в Римской империи в связи с вторжением варваров». И уже в следующем году он переходит в Ростовский университет, в котором и проработает последнее десятилетие своей преподавательской карьеры.
Нужно сказать, переводы Дмитрева, отчасти вынужденные (особенно во время войны), отчасти сознательно им инициированные (или отмененные[251]), несколько напоминают обычную профессорскую ротацию в американских университетах. Поиск наиболее подходящих условий и смена ради них места работы (видимо, в Ростов Дмитрев уехал потому, что ему разрешили там открыть аспирантуру) – это вполне легитимный способ выстраивания научной карьеры, тем более что Дмитрев добился в науке более или менее надежных позиций поздно, к шестидесяти годам, и легко представить, как хотелось ему использовать эти позиции по максимуму. Но для Советского Союза такая географическая мобильность, особенно во второй части жизни, – скорее признак неустроенности. Что, впрочем, не отменяет автоматически возможности научного успеха.
Итак, как же дело обстояло с научными достижениями? Работы по избранной теме выходили у Дмитрева в течение шестнадцати лет, с 1940 по 1956 г., но сама группировка тем, основная идея и основные подходы были разработаны им за гораздо более короткий отрезок времени – фактически, видимо, еще до войны, после отъезда в Сталинград. Об этом свидетельствуют его письма к Рановичу. В одном из них, без даты, но скорее всего написанном между 1939 и началом 1941 г., Дмитрев сообщает, что у него есть две статьи для «Вестника древней истории» – о движении буколов и о восстании Бар-Кохбы
