Другая Элис - [67]

Я смотрела, как доктора, сиделки и студенты-медики занимали места в зале. В зал с важным видом вошел профессор, одетый в белый халат. Голоса затихли.

Доктор Кэмпбелл обратился к собранию:

— Леди, джентльмены, это Элис Петерсон. Ей двадцать четыре года, она страдает ревматоидным артритом шесть лет, и ее случай очень сложный. В девяносто втором году она обратилась к доктору Бакли с симптомами синовита, болями в запястьях и плечах, воспалением левого колена. Доктор Бакли назначил инъекции стероидов и напроксен. На этой стадии Элис намеревалась отправиться в Америку, так как получила стипендию на обучение и занятия теннисом в одном из американских колледжей.

Я обрадовалась, что он упомянул об этом, и почувствовала себя не последним человеком в этом зале.

— Однако ее заболевание не поддавалось традиционным методам лечения. Мы перепробовали все препараты, какие только имеются на данный момент, — золото, метотрексат, циклоспорин, азатиоприн, пеницилламин, преднизолон, — но шесть лет прошли для пациентки в постоянных болях, с опухолями, кистой Бейкера, анемией, уколами, инъекциями, крушением надежд и хирургическими операциями. Она перенесла операции на кистях рук и стопах, ей полностью заменили бедренный сустав, и теперь ее ждет операция на лодыжке. На ее глазах происходили прискорбные изменения ее тела.

Я смотрела на лица. Кто-то из студентов тепло мне улыбался, другие смотрели на меня с сочувствием, но профессор Мэдокс сидел с каменным выражением — на его лице я не разглядела никаких эмоций. Он смотрел сквозь меня.

— Элис окончила учебу в Бристольском университете и переехала в Лондон, — продолжал доктор Кэмпбелл, — и работала неполный рабочий день в научно-исследовательской библиотеке. Однако из-за серьезности заболевания она не смогла вести независимую жизнь. Теперь она снова вернулась домой, под опеку родителей. Честно говоря, я в тупике, — признался он с болезненной гримасой. — По моему мнению, продвижение вперед возможно лишь с каким-то новым препаратом. Нам нужна надежда. У Элис прогрессирует ревматоидный артрит, нанося новый урон и принося новые боли… это несомненный факт. Она должна пойти на риск и продолжить лечение. Я знаю, места в группе ограничены, но я не знаю других больных, кто бы нуждался в большем приоритете.

Доктор Кэмпбелл закончил доклад.

Профессор Мэдокс стал стремительно, словно теннисная пушка, кидать мне вопросы.

— Закройте глаза и скажите, что у вас болит больше всего.

Я пошевелила руками и ногами.

— Не шевелитесь, — резко сказал он. — Сидите неподвижно и скажите, что у вас болит.

— Лодыжка.

— Где?

— Вокруг подтаранного сустава, пятка. При ходьбе мучительная боль.

— А кроме этого, ничего? — спросил он, прежде чем я успела ему сказать, что у меня боли в затылке, шее, позвоночнике, коленях, стопах, кистях рук…

— Вы испытываете усталость? — отрывисто спросил он.

— Да, почти все время.

— Тогда усталость — это большая тема. Можете ли вы сказать, как вы чувствуете — скорее усталость без боли или боль без усталости?

— То и другое. Усталость сопутствует боли.

— Опишите эту боль.

— Я не могу описать мою боль, — ответила я со вздохом. — Могу лишь сказать, что, когда я просыпаюсь, мне страшно положить одну ногу на другую. Вы видели, как я хожу?

Моя сгорбленная фигурка неуверенно поднялась со стула. Прошло две или три минуты, прежде чем я смогла пойти. Ноги будто шли по битому стеклу. Я шла через зал. Правый голеностоп, я называла его шатким, так накренялся, что я была вынуждена идти на внутренней стороне ноги, прямо на кости. Я шла с опущенной головой, ибо не хотела видеть реакцию зала.

Все молчали. Аудитория понимала меня.

На лице профессора внезапно появилось более человечное выражение.

— Я сожалею, что заставил вас это сделать, — сказал он более мягким тоном.

— Пожалуйста, возьмите меня в группу! — взмолилась я, забыв про субординацию.

— Поговорим потом, — сказал он, выходя из зала.

— Я вас беру, — без колебаний сообщил мне профессор, когда я подошла к нему в холле. — Испытания начнутся через четыре-восемь недель. Если все пойдет по плану, тогда я вас жду.

Прошло шестнадцать недель. Испытания нового препарата начались. Но без меня. В правительственном органе, выдающем разрешение, заявили, что я не могу в них участвовать, поскольку нахожусь в детородном возрасте — чиновников от медицины волновало, как препарат отразится на развитии плода, если я забеременею сейчас или в будущем. Я была в потрясении. Как можно уравнивать одно с другим? И вообще, как я произведу на свет еще одну жизнь, если меня самой почти не осталось? Ведь это мой выбор, в конце-то концов, рисковать или нет. Я взрослый человек и способна принимать взрослые решения. Папа, полный решимости добиться, чтобы меня включили в группу, написал гневное письмо министру здравоохранения Фрэнку Добсону и изложил мой случай. Мы мучительно ждали ответа, хотя мне казалось, что мы бьемся головой о кирпичную стену. Мы были на грани отчаяния.

Наступил сентябрь. Мы выиграли сражение, и я могла начинать новое лечение — через семь долгих месяцев после изначальной даты. Перед этим мне нужно было просто пройти обследование — сделать рентген грудной клетки и анализы крови.