Другая - [51]
На кухне повсюду стоят подносы с маленькими бутербродами и мисочками с чипсами, народ разговаривает и смеется, высокое весеннее небо за окнами делает их веселыми и шумными. Вот на такой же вечеринке поздней осенью, немногим более полугода назад, я впервые разговорилась с Алекс. Немногим более полугода назад я познакомилась с ней и Карлом и думала, что они все изменят.
Я отпиваю глоток вина, оно вкусное, лучше вина, которым обычно угощают на подобных вечеринках, где вообще редко угощают вином, поскольку все студенты и ограничены в средствах. Внезапно возле меня возникает Эмили, вид у нее счастливый.
– Я действительно рада, что ты пришла, – слегка понизив голос, говорит она.
– Я тоже.
– Как у тебя дела?
Как у меня дела? Не знаю. Неважно. Я сглатываю.
– Тебя это действительно интересует?
Она кивает. Позади нее из гостиной доносится громкий смех.
– Мы не можем немного пройтись? – спрашиваю я. – Типа вокруг квартала?
– Ну, ладно. – В ее голосе слышится некоторая растерянность, потом она, похоже, видит по мне, что я имею в виду что-то серьезное. – Конечно, можем, – добавляет она.
Мы садимся на подставку для выбивания ковров во внутреннем дворе. Это настолько напоминает поведение подростков, что у меня возникает желание закурить и, порывшись в сумочке, я извлекаю мятую пачку. В виде исключения Эмили тоже хочет сигарету, мы курим, сначала молча, потом я начинаю рассказывать. И рассказываю все, от начала до конца. Про Карла и Алекс, обо всем, что произошло до того, как я узнала, что он ее отец, и обо всем, произошедшем потом, об аудиторе и фотографиях, о встрече с Карлом и Габриэллой, о договоре, деньгах и квартире.
– Господи, – произносит Эмили, когда я замолкаю. – У тебя есть еще сигарета?
Я смеюсь, она тоже смеется. Все прямо как в гимназии, когда мы так же сидели во дворе и курили в ожидании начала жизни. Возникает точно такое же ощущение, как тогда, мне вовсе не требуется перед ней оправдываться. Она просто слушает.
– Что же ты теперь собираешься делать? – спрашивает она.
Я вздыхаю.
– Я должна переехать. Мне больше нельзя здесь оставаться. Я толком не знаю, что буду делать, но… ведь у меня скоро будет жилье в Стокгольме.
Она кивает.
– Знаешь, извини, что я спрашиваю, но тебе не кажется… ну, тебе не кажется это аморальным? Насчет денег?
– Мораль существует для тех, у кого есть средства, – бормочу я.
– Да ладно, – усмехается она.
– А как же эта квартира? – я киваю на распахнутые по случаю теплого вечера окна и балконную дверь, из них доносится музыка, смешивающаяся с сумерками. – Она, наверное, стоит гораздо больше ста тысяч? Миллион? Два? Разве ты сама заработала достаточно денег, чтобы выкупить долю в квартире Никласа?
– Нет, конечно нет.
Мы молчим.
– Ты была права насчет женатых мужчин, – говорю я.
– Вот видишь, в чем-то я все-таки бываю права, – откликается она, теперь уже улыбаясь.
Темнота, когда я иду домой, – весенняя темнота: легкая, как бы прозрачная, в отличие от темноты в конце лета и осенью, кажущейся плотной, непроглядной. На самом деле так быть не может, думаю я, на самом деле темнота – это просто темнота, но ощущение все же такое, мне думается, что связано это не только с тем, что я знаю, что сейчас конец апреля. Я думаю, что если бы просидела взаперти, не имея представления о времени или смене времен года, а потом внезапно вырвалась наружу в эту ночь и просто увидела небо, то все равно смогла бы сказать, что оно весеннее.
Стоя перед дверью и отыскивая в сумочке ключи, я вспомнила, что забыла сегодня проверить почту, и в почтовом ящике в вестибюле оказался конверт из Стокгольмского университета. Сначала я думаю, что это должно быть какая-то ошибка, ведь с чего бы они стали посылать мне письмо, но, вскрывая конверт зубчиками ключа, я вспоминаю, что подавала заявление на летние курсы. Зимой, когда Алекс раз за разом повторяла, что я не обречена всю оставшуюся жизнь стоять в моечной, я, проявив редкую уверенность в себе, подала заявление на несколько летних курсов, просто чтобы попробовать, попытаться, чтобы каким-то символическим образом заявить о себе.
Лампа под потолком дает слабое освещение, но я все равно вижу текст совершенно отчетливо: «Вы приняты на “Ландшафты как память, нарратив и конструкт”, литературоведение, 15 кредитов за полный курс».
Я вынуждена прочесть текст снова и снова, и там действительно написано, что меня приняли. Никакого «к сожалению». Никакого поздравления тоже, университет не поздравляет с тем, что ты попал на их курс, они формально оповещают о том, что мне следует явиться на регистрацию и собрание в июне. Довольно скоро.
«Ландшафты как память, нарратив и конструкт» – наверняка паршивый курс, возможно на него почти никто не подавал, он наверняка строится на каких-нибудь любимых Никласом французских философах, уже само слово «конструкт» меня слегка провоцирует. Мне ненавистно, что все вечно считается конструктом, и для меня в целом мире нет ничего более истинного, чем ландшафты, однако я улыбаюсь при мысли: на этот раз я не побоюсь открыть рот, когда они станут говорить что-нибудь, с чем я несогласна, и, появись у меня возражения, я буду их высказывать. Ведь ландшафты и литературу я все-таки люблю больше всего.
