Другая - [21]

– Как дела? – спрашиваю я.

Он не отвечает. Занавески белые, с выцветшим абстрактным рисунком, на улице сегодня солнечно, в воздухе висит легкая дымка, день почти весенний. Из тех дней, когда щуришься на солнце и видишь, как парят в голубом небе чайки, слышишь их крики и сознаешь, что ты неподалеку от открытого водоема. Карл выдвигает из-за стола стул, садится. Кивком показывает мне сесть на койку, я усаживаюсь. Вокруг меня шуршит и мнется жесткая бумага. Карл откашливается.

– Как хорошо, что вы сумели прийти, – говорит он формальным тоном.

– Да, я не могу… – начинаю я, но он перебивает меня.

– Не могли бы вы расстегнуть.

– Что?

– Блузу. Не могли бы вы расстегнуть блузу.

Это не вопрос, хотя сформулировано так, это призыв. Или приказ. На потолке висят лампы дневного света, свет холодный и ровный, если я разденусь, то замерзну. Тем не менее я начинаю расстегивать блузу, пуговицы большие и неуклюжие, из пластиковой имитации перламутра. Карл кивает мне, потом на грудь, я понимаю, что он хочет, чтобы я расстегнула бюстгальтер тоже, я расстегиваю. Он опять поднимается со стула, встает передо мной и смотрит прямо на меня.

– Отлично, – произносит он.

Голос его кажется другим, отдаленным, звучит уже не как его голос, если бы я закрыла глаза, то подумала бы, что со мной разговаривает кто-то другой, с более низким, монотонным голосом.

Он наклоняется ко мне, осторожно засовывает руку мне под блузу и бюстгальтер. Потом обхватывает рукой одну грудь, я слышу, как он глубоко вдыхает.

– Отлично, – снова бормочет он, взвешивая мою грудь в руке. – Все в порядке. Как они прекрасны.

Он раздвигает на мне блузу и рассматривает груди, кивает.

– И брюки, – говорит он, отступая на несколько шагов назад. – Расстегните брюки тоже.

Я сползаю со смотровой койки, бумага шуршит. Расстегиваю белые брюки. Карл опять кивает.

– Пожалуй, лучше, если вы их снимете.

Я подчиняюсь, наклоняюсь, развязываю тряпочные туфли, которые ношу на работе, сбрасываю их и стягиваю брюки. Затем снова сажусь на койку и чувствую себя немного глупо. Карл кивает, опять встает передо мной. Кладет руку мне на бедро и водит ею круговыми движениями. Она теплая, ощущается на коже приятно, я закрываю глаза, улавливаю его запах, как только я чувствую его запах, все клинические запахи комнаты исчезают. Он перемещает руку дальше, между ног, медленно приближаясь к трусикам, а потом оттягивает другой рукой ткань в сторону и ласкает меня. Я закрываю глаза.

– Хорошо, – слышу я его отсутствующий голос. – Отлично. Какая вы умница.

Он продолжает водить рукой, быстрее, но осторожно, я дышу громче.

– Ш-ш, – шепчет он. – Ты не должна произносить ни звука.

Он продолжает ласкать меня, пока я не начинаю дышать все быстрее и быстрее, тут он внезапно прекращает, отступает на несколько шагов назад. Тянется за бумажным носовым платком и дает его мне.

– Отлично, – опять говорит он, усаживаясь на стул возле письменного стола. – Все у вас в полном порядке.

Он наблюдает за мной, пока я смущенно вытираю бумажным платком между ног, натягиваю брюки и туфли.

Щеки у меня пылают, от возбуждения и еще от чего-то – возможно, от стыда, возможно, от досады. От досады, хотя было приятно. Мне бы хотелось, чтобы он продолжил, но он просто сидит и смотрит на меня.

– Вот как… – произношу я.

Наконец-то он улыбается, слегка.

– Да, – говорит он. – Ну, созвонимся попозже. Пожалуй, тебе сейчас лучше вернуться обратно.

Я сглатываю, киваю. Оставляю его сидящим за письменным столом, иду обратно в столовую и наливаю дрессинг для салатов.

Я рассказываю об этом Алекс, пока мы пьем вино в баре только что открывшейся в центре города гостиницы. Возможно, величайшим доказательством преображения Норрчёпинга можно считать то, что здесь открылась гостиница, стремящаяся быть хитовой и современной для знающих толк в дизайне посетителей.

Несколько лет назад сама мысль, что кто-нибудь, интересующийся дизайном, поедет в Норрчёпинг, была невероятной, но теперь круг клиентов для дизайнерской гостиницы, очевидно, существует; я пытаюсь представить себе, какие постояльцы здесь останавливаются: возможно, приглашенные университетом преподаватели, приглашенные симфоническим оркестром музыканты, приглашенные музеем искусств кураторы, любители культуры и, возможно, отдельные бывшие жители Норрчёпинга, приезжающие на крестины или свадьбу, которые говорят друг другу: «Надо же, здесь теперь есть такая гостиница!», поскольку в голову приходит именно это. Надо же, здесь теперь есть такая гостиница.

Мы с Алекс сидим рядышком на диване в углу с видом на остальную часть бара и вестибюль гостиницы. Вино здесь вдвое дороже, чем в студенческом пабе, но это, несомненно, того стоит. Я не понимаю, почему не ходила в такое место раньше, но, возможно, его не существовало, и, в любом случае, мне было не с кем сюда ходить.

Алекс улыбается мне поверх края бокала.

– А больше он ничего с тобой не делал? – спрашивает она тихим голосом.

– Нет. Только ласкал меня. А потом всю вторую половину дня и весь вечер слал мне эсэмэски о том, что собирается со мной сделать.

– Вы когда-нибудь встречались у него дома?