Другая - [17]

– Как мило с вашей стороны было подождать.

– Я тоже сейчас закончил, поэтому подумал… да.

Его фраза затихает прежде, чем он успевает ее как следует закончить, он слегка улыбается. Машину он сегодня припарковал совсем рядом с выступающими перед входом козырьками, нам не нужно идти под дождем. Он отключает сигнализацию и, прежде чем открыть дверцу с пассажирской стороны, поспешно оглядывается, словно желая проверить, не видит ли нас кто-нибудь. На улице темно, правда, на ближайшие ко входу парковочные места оттуда попадает немного света, но в такой дождь любой выходящий из здания думает только о том, чтобы поскорее уйти.

Всю дорогу до моего дома мы разговариваем. На этот раз я решаюсь тоже задавать ему вопросы: где он живет, откуда родом? Он родился в Стокгольме, но долго жил в Уппсале.

– У вас не слышно диалекта, – говорю я.

Он улыбается, похоже, довольный тем, что я это отметила.

– Пожалуй, верно. У вас его тоже почти не слышно.

– Я очень старалась от него избавиться.

– Почему же?

– Потому что я из Норрчёпинга.

Он смеется своим характерным кратким громким смехом.

– Когда я только переехал сюда, здешний диалект казался мне ужасным, – объясняет он. – Правда, теперь я привык и считаю, что он может звучать даже мило.

Я качаю головой, улыбаюсь. Мы подъехали к моему парадному, я вижу, что забыла погасить лампу в обращенном к улице окне. Карл Мальмберг тоже видит это.

– Как уютно смотрится, – произносит он.

Он прав. На улице темно, а вьетнамский фонарик светит приятно и мягко. Карл Мальмберг заглушил мотор, в машине стоит полная тишина, только дождь бьет по стеклам. Карл Мальмберг откашливается.

– Было бы здорово когда-нибудь взглянуть, как вы живете, – говорит он.

Он смотрит на меня пристальным взглядом.

Внезапно передо мной возникает картина, будто я держу в руках собственную судьбу: взвешиваю «за» и «против», именно в это мгновение у меня есть возможность изменить положение вещей. Я думаю, что сейчас мы заключаем договор. Вот я спрошу, не хочет ли он зайти, он согласится, и потом ничто уже не останется прежним. Дальнейшее будет иметь необратимые последствия.

– Может, вы хотите зайти сейчас? – спрашиваю я.

Слегка улыбаясь мне, он быстро взглядывает на наручные часы, кивает. Я знаю, что он согласится.

– С удовольствием, – отвечает он.

Мы выскакиваем из машины, он запирает ее, и мы почти бегом устремляемся под дождем к моему парадному, внутрь, к двери в мою квартиру. Пока я ее отпираю, он стоит позади меня, я спиной чувствую его взгляд. Я редко сильнее ощущала эффект присутствия, я фиксирую все – текстуру древесины дверной коробки, его запах, ключ, который слегка заедает прежде, чем податься, – но действую чисто инстинктивно.

Он заходит за мной в дверь, захлопывает ее за собой. Потом оборачивается и смотрит на меня. Его присутствие заполняет всю прихожую, всю квартиру. Он делает полшага вперед, кладет руку мне на затылок, притягивает меня к себе и целует решительным поцелуем. Я обвиваю руками его шею и прижимаюсь к нему, он целует крепче, я ощущаю головокружение, цепляюсь за него. Он делает глубокий вдох.

– Господи, – бормочет он.

Он отталкивает меня от себя, смотрит на меня чуть ли не укоризненно, а затем снова целует, распахивает мое пальто, сует под него руки, кладет их мне на талию, потом проводит ими назад, вниз, крепко держит меня, прижимаясь ко мне.

Вблизи он пахнет именно так хорошо, как я думала. Я прикладываю лицо к его шее и вдыхаю теплый, напоминающий корицу аромат, а он поспешно выпускает меня из рук, чтобы сбросить плащ, стягивает мне через плечи пальто, скидывает ботинки, и мы, точно неуклюжее единое целое, движемся в комнату, к кровати, куда и падаем – он поверх меня, тело у него тяжелое и теплое, он засовывает руку под мой джемпер, кладет мне на живот и решительно ведет ею вверх.

Все время идет дождь. Я, словно вдалеке, слышу стук дождя по окну, а Карл медленно и решительно занимается со мной любовью, или трахает меня, не знаю, как это следует назвать: это кардинально отличается от действий парней моего возраста. Здесь отсутствует их поспешность, ощущение, будто им кажется, что они получили доступ к чему-то, что у них скоро отберут, и поэтому им нужно торопиться изо всех сил, воспользоваться по максимуму. Они подобны страдающим булимией, думаю я, объедаются любовью, заботясь в первую очередь о собственном наслаждении.

Карл Мальмберг разговаривает со мной, говорит, что я прекрасна, просит меня прикасаться к самой себе, и я все выполняю в состоянии возбуждения, не сравнимого ни с чем, испытанным мною ранее. Когда он обнимает меня, его тело окутывает меня полностью, я исчезаю в его объятиях, он велит мне кончать, и я подчиняюсь.

Город вдруг начинает казаться мне другим. Он полон возможностей, словно бы все существование стало крупнее, углубилось, обретя одновременно больше темноты и больше света. Меня удивляет, что так может быть: что можно иметь нечто тайное, пролегающее под обычной жизнью, словно темная полоса, пульсирующая основная тропа. Это ощущается по-взрослому. Не знаю, как назвать иначе – по-взрослому. Вместе с тем это – взрослость, которую я раньше не могла себе представить. Будучи младше, я никогда не представляла себе, что взрослая жизнь может быть такой, что у других взрослых людей вокруг меня – у родителей, родственников, учителей – могут иметься части жизни, скрытые от общественности, совсем иные, нежели то, что известно всем: повседневная беготня, работа и хобби.