Друг Толстого Мария Александровна Шмидт - [34]

Избушка была разделена печью и деревянной перегородкой на крохотную кухонку-столовую и такую же крохотную спальную-кабинет.

В спальне-кабинете узенькая кровать, шкаф для белья с выдвижными полками, работы отца М. А--ны, небольшой столик, тоже его работы, на котором стоит чернильница, лежит тщательно вытертое перо, какие-нибудь излюбленные книги М. А--ны: Евангелие, "Мысли мудрых людей", "Круг чтения" Льва Ник--ча, записи ее расчетов с поденными, с Татьяной Львовной, с нами и пр. На стене календарь с портретом Льва Ник., барометр, фотография с "Распятия" Ге и, почти всегда, написанная ее рукой, какая-нибудь страничка особенно поразивших ее мыслей, -- мыслей, которые она считает особенно нужным себе напоминать.

Помню в последние годы долго висела у нее следующая мысль Эпиктета из "Круга чтения":

"Все то чем люди так восхищаются, все, ради приобретения чего они так волнуются и хлопочут, все это не приносит им ни малейшего счастья. Покуда люди хлопочут, они думают, что счастье их в том, чего они домогаются. Но лишь только они получают желаемое, они опять начинают волноваться, сокрушаться, завидывать тому, чего у них еще нет. И это очень понятно, потому что не удовлетворением своих праздных желаний достигается свобода, но, наоборот, избавлением себя от таких желаний.

"Если хочешь увериться в том, что это правда, то приложи к освобождению себя от пустых желаний хоть на половину столько же труда, сколько ты до сих пор тратил на исполнение

71

их, и ты сам скоро увидишь, что таким образом получишь гораздо больше покоя и счастья".

В углу на стене висел маленький шкафик с лекарствами и длинная полка с книгами, любимыми М. А., и с маленькими Посредниковскими книжками для раздачи. Тут же лежали всегда лечебники Рахманова и Флоринского, скотолечебники, книги по огородничеству и т. д. Всеми этими книгами она очень дорожила и всегда в затруднительных случаях искала в них сведений.

Под полкой появился вскоре прочный, приделанный к стене столик для сепаратора. Еще две, три табуретки, -- вот и все убранство избы М. А--ны.

За сепаратором М. А. приглядывала сама, с огромным уважением относясь к тому человеку, который "так трудился на пользу людям", выдумал такую удивительную машину "облегчающую человеку труд". Вертеть ручку сепаратора она сама не могла, задыхалась, кашляла, но стояла всегда рядом и строго следила за равномерностью работы. Надо было видеть, как серьезно относились мои старшие девочки, когда они подросли (лет до 7, 8) и были допущены вертеть ручку сепаратора, и как младшие ребята завидывали им.

В тот день, когда работал сепаратор, всегда приходили из соседних деревень несколько баб, самых бедных, и получали по горшку снятого молока.

М. А. была страшно худа и часто слаба и поэтому сидеть на табуретке или на лавке подолгу было ей очень трудно. В доме, где жили мы, были хорошие стулья, кой-какая мягкая мебель, но убедить М. А--ну внести к ней венский и мягкий, низкий стулик, -- было очень трудно. Только уже в последние годы жизни она согласилась на это.

Когда в Ясной гостила старушка сестра Л. Н--ча, монахиня Марья Николаевна, так странно было видеть рядом эту маленькую, толстую, с румяным, веселым, приветливым лицом старушку, так любящую общество, пение, музыку, так привыкшую к разным удобствам, к праздной жизни, к хорошей еде, в черном платке и платье монахини, -- и рядом высокую, истощенную фигуру "светской" М. А--ны, в ее черном платье с белыми крапинками "для выезда в великосветское общество" (собственноручно сшитое Софьей Андреевной и подаренное М. А--не), с жидкими, закрученными на затылке полуседыми волосами

Л. Н. подшучивал над Марьей Николаевной, рассказывая, как у нее в монастыре одни работают, а другие их благословляют на работу. "Благословите, матушка!" -- поклонится послушница и ее ночной горшок вынесет. А рядом М. А., которая, когда кто-нибудь хотел поцеловать ей руку, смущенно отмахивалась и говорила с комичным ужасом: "Это мои-то, поганые, навозные руки целовать!".

Помню разговор между двумя старушками: -- М. А., кто же, душенька, вам готовит? -- спрашивает Марья Николаевна.

72

-- Сама, душенька, ведь у меня никого нет, да и что гут готовить -- щи да каша, вот и весь сказ! -- отвечает М. А.

-- Как, щи да каша! Каждый день? И никогда пирожков?

М. А. покатывается со смеху.

-- И никогда пирожков, душенька Марья Николаевна. Да когда же с ними возиться? Ну их!

М. А. не раз со смехом передавала этот разговор, когда приходилось ей говорить о том, как богатому человеку трудно понять бедняка, как трудно ему отказаться от своих потребностей.

-- Вот у N. N. 25 шляпок и ей все новые надо, она помешана на них, так как же у них денег хватит на то, чтобы поденным по-человечески платить. Это мы с вами богатые люди, -- нам ничего не надо.

И она действительно была богатым человеком, потому что ей ничего было не надо и потому всегда было, что отдать.

В дневнике Гусева "Два года с Толстым" рассказывается, как пришел в Ясную полуголый человек с женой и ребенком, в холод и слякоть, и Л. Н., взволнованный его видом, пришел в гостиную и сказал: "Давайте, что у кого есть". М. А. сняла с себя нижнюю юбку и отдала.