Друг моей юности - [98]

Дома. Дети. Заплатить бебиситтерше. Подруга Ланы. Может, это она звонила? На ужин заказать что-нибудь с доставкой. Пиццу. Не KFC — этот логотип теперь до конца жизни будет напоминанием. Она не ложилась спать — сидела и ждала. Выпила. Слова бились у нее в голове. «Адвокат». «Развод». «Наказать». Они гремели, как удары гонга, и затухали, никак не помогая понять, что делать дальше. Что сначала, что потом, как теперь жить? Дети записаны к разным врачам, мальчики устроились на работу на лето, Дебби предстоит небольшая операция на ухе. Марго не могла взять и увезти детей — тогда придется их тянуть в одиночку посреди вихря сплетен и пересудов. Она уже хлебнула этого однажды, с нее хватит. И еще они с Руэлом на следующей неделе приглашены на большой прием по случаю юбилея; она должна купить подарок. И водопроводчик придет проверить канализацию.

Руэл так долго не возвращался, что Марго забеспокоилась — не в аварию ли попал. Ему пришлось сделать крюк, чтобы завезти Лану в Оранжвилль, где жила ее тетя. Перед тетей он прикинулся учителем из школы, развозящим оркестрантов по домам. (Настоящему же учителю сказали, что у Ланы заболела тетя и Лана поехала в Оранжвилль за ней ухаживать.) Конечно, от записок у Руэла разыгралась изжога. Он сидел на кухне, жевал таблетки и запивал их молоком. Марго сварила себе кофе, чтобы протрезветь перед битвой.

Руэл сказал, что все это было совершенно невинно. Он решил свозить девочку подышать воздухом. Он, как и Марго, жалеет Лану. Все невинно.

Марго, услышав это, расхохоталась. Она и сейчас хохотала, рассказывая:

— Я ему сказала: «Невинно! Ты с кем, по-твоему, разговариваешь? С Терезой?» А он такой: «С кем?!» Нет, честно. И после этого смотрел на меня пустыми глазами с минуту, пока не вспомнил. Так и сказал: «С кем?!»

И тогда Марго подумала: какое наказание? Кого я этим накажу? Он женится на ней, наверняка пойдут дети, и денег скоро перестанет хватать на всех.

До того как они легли в постель — чудовищно поздно, уже под утро, — она взяла с него обещание, что у нее будет дом.

— Потому что у мужчин в жизни наступает пора, когда им уже не хочется лишний раз шевелиться. Они предпочитают выкрутиться. Я торговалась с ним до посинения за каждую мелочь и выторговала практически все, что хотела. Позже, стоило ему заартачиться из-за чего-нибудь, мне достаточно было сказать: «Пора париков!» Я ему все рассказала — про парик, про фургон, где я сидела, и все остальное. Я могла сказать это при детях и вообще при ком угодно, и никто не понял бы. Но Руэл-то понимал! Он-то понимал. «Пора париков!» Я это до сих пор говорю иногда, при удобном случае.

Она выудила из стакана ломтик апельсина, пососала и принялась жевать:

— Я еще кое-что добавляю, кроме вина. Немножко водки. Заметила?

Она вытянула ноги и руки, подставляя их солнцу.

— При удобном случае…

Анита подумала, что Марго, может, и махнула рукой на свою внешность, но от секса, вероятно, не отказалась. Видимо, она способна рассматривать секс в отрыве от красивых тел и нежных чувств. Гимнастика для здоровья.

А как же Руэл — от чего пришлось отказаться ему? Успех любого торга, задуманного Марго, зависел от одной вещи — от того, готов Руэл или нет.

Торг. Торговля, расчеты, дома и деньги. Аните все это было глубоко чуждо. Как обратить любовь и предательство в материальные блага? Она предпочла этому встречи и расставания, накал эмоций, верность одному чувству, которая часто означает измену всему остальному.

— А теперь ты, — произнесла довольная Марго. — Я тебе кое-что рассказала. Теперь твоя очередь. Ну, давай — как ты решилась уйти от мужа.

Анита рассказала ей о том, что случилось в ресторане в Британской Колумбии. Анита с мужем ехали в отпуск и остановились пообедать по дороге. Один из посетителей ресторана напомнил ей мужчину, в которого она была влюблена — точнее, к которому питала роковую страсть — много лет назад. У человека в ресторане было бледное тяжелое лицо с презрительным и уклончивым выражением, будто плохая копия с лица ее давнего возлюбленного, и тело — копия его тела, только пораженного летаргией. Анита не могла оторваться от него, когда уже надо было ехать дальше. Она отрывалась в буквальном смысле, отдиралась клочьями, лохмотьями. Все время, пока они ехали по Островному шоссе сквозь строй темных высоких елей и потом на пароме, идущем в Принс-Руперт, она ощущала абсурдную боль разлуки. Она решила, что если способна ощущать такую боль — если ее чувства к призраку сильнее всего, что она когда-либо испытывала в браке, — то надо уходить.

Так она рассказала Марго. Конечно, все было гораздо сложнее и запутаннее.

— И потом ты поехала и нашла того человека? — спросила Марго.

— Нет. Это было одностороннее чувство. Я не могла.

— Ну тогда кого-нибудь другого?

— И третьего, и четвертого, — сказала Анита, улыбаясь. Прошлой ночью, сидя у больничной койки матери в ожидании времени, когда надо будет сделать ей укол, Анита вспоминала своих мужчин — называла имена одно за другим, чтобы скоротать время, как вспоминают крупнейшие реки мира, или столицы разных стран, или детей королевы Виктории. Некоторые имена пробуждали в ней сожаление. Но не раскаяние. Наоборот, у нее стало тепло на сердце после того, как она всех аккуратненько выстроила. Растущее удовлетворение.