Друг моей юности - [83]

— Хорошее письмо? — спросила Майя.

— Да. О да. Очень хорошее.

Они мрачно переглянулись и расхохотались. Потом открыли друг другу то, что их угнетало. Это была невинность их мужей — сердечная, добропорядочная, непоколебимая, самодовольная невинность. Она утомляла и в конце концов отвращала. Из-за нее супружеская близость превращалась в тяжкий долг.

— Но разве тебе не становится стыдно, когда ты так говоришь? — спросила Джорджия.

— Конечно. — Майя ухмыльнулась, показав идеальные крупные зубы — продукт работы дорогого дантиста из той эпохи, когда Майя еще не занималась своей внешностью сама. — У меня есть и другая причина для стыда. Но я не знаю, стыдно мне или нет. И да и нет.

— Я знаю, — сказала Джорджия, которая до этой минуты не знала точно.

— Ты очень умная. Или меня очень легко раскусить. Что ты про него думаешь?

— Ходячая неприятность, — осмотрительно сказала Джорджия. Она была довольна таким ответом: по нему нельзя было понять, как ей льстила откровенность Майи и как ее пьянил этот разговор.

— Это еще слабо сказано. — И Майя рассказала ей историю своего аборта. — Я собираюсь с ним порвать. Не сегодня-завтра.

Но она продолжала встречаться с Харви. За очередным обедом она открывала Майе новые факты, выставляющие его в неблаговидном свете, а потом заявляла, что ей пора — у них свидание в мотеле на Овражной улице или в лесном домике Харви на Старательском озере.

— Пора бежать, — говорила она.

Она однажды ушла от Рэймонда. Не из-за Харви. Она сбежала с музыкантом или к музыканту. Пианист — нордическая внешность, сонный вид, злобный характер. Знакомство из ее прошлого, из тех лет, когда она была светской дамой. Сборы в пользу симфонического оркестра. Она разъезжала с музыкантом пять недель, и в конце концов он ее бросил в отеле в Цинциннати. Тогда у нее начались ужасные боли в груди, как будто сердце разбилось. На самом деле это было воспаление желчного пузыря. Послали за Рэймондом, он приехал и забрал ее из больницы. Они съездили в Мексику немножко отдохнуть, а потом вернулись домой.

— Для меня это был последний раз, — сказала Майя. — Закрыло вопрос истинной и безнадежной любви. Больше никогда в жизни.

А как же тогда Харви?

— Это для поддержания формы, — объяснила Майя.

Джорджия устроилась на неполный день в книжный магазин. Она работала несколько вечеров в неделю. Бен ушел в ежегодный рейс. Лето выдалось необычно жарким и солнечным для Западного побережья. Джорджия носила волосы распущенными, почти перестала пользоваться косметикой и прикупила мини-платьев с воротником хальтер. Сидя на табуретке у входа в магазин, демонстрируя голые загорелые плечи и крепкие загорелые ноги, она была похожа на студентку — умную, полную сил и смелых убеждений. Людям, заходящим в магазин, нравилось смотреть на такую девушку, то есть на такую женщину, как Джорджия. Им нравилось с ней болтать. Как правило, они приходили в одиночку. Не обязательно одинокие люди, просто им не с кем было поговорить о книгах. Джорджия поставила чайник за конторкой и заваривала малиновый чай. Особо избранные покупатели приходили со своими кружками. Майя захаживала в гости, сливалась с фоном, забавляясь и завидуя.

— Ты знаешь, что это у тебя тут? — спросила она Джорджию. — У тебя тут салон! О, как мне хотелось бы иметь такую работу! Я бы даже согласилась работать обычным продавцом в обычном магазине, где надо складывать одежду, искать нужный товар для покупателей, считать сдачу и говорить «спасибо» и «кажется, похолодало, — может, дождь будет».

— Ты можешь найти такую работу, — сказала Джорджия.

— Нет, не могу. Мне не хватит дисциплинированности. Меня слишком плохо воспитали. Я даже дом вести не смогла бы без миссис Ханны, миссис Чен и Сэди.

Она говорила правду. Для современной женщины у Майи было очень много слуг, хотя они приходили в разное время и делали каждый свою работу — не так, как раньше, когда у богачей был штат прислуги с проживанием. Даже еду для званых ужинов — казалось бы, носящую на себе печать равнодушной руки Майи, — готовил кто-то другой.

Обычно Майя бывала занята по вечерам. Джорджию это, скорее, радовало — на самом деле ей не хотелось, чтобы Майя приходила и спрашивала книги с выдуманными ею идиотскими названиями, превращая работу Джорджии во что-то вроде игры. Джорджия воспринимала магазин всерьез. Она тайно, искренне полюбила его, хотя не могла бы объяснить эту любовь. Помещение было длинное, узкое, со старомодным сужающимся входом — дверью между двумя витринами, расположенными под углом. Со своего сиденья за конторкой Джорджия видела, как отражения в одной витрине отражаются в другой. Эта улица не была специально приукрашена для туристов. Широкая, идущая с востока на запад, по вечерам она наполнялась желтоватым светом, отраженным от бледной штукатурки зданий — не очень высоких, — незатейливых витрин, почти пустых тротуаров. Эта простота казалась Джорджии свободой после вьющихся тенистых улиц, засаженных цветами участков и обвитых плющом окон Оук-Бэй. Здесь книги могли существовать сами по себе, как никогда не смогли бы в хитроумно устроенных, зазывающих покупателя пригородных книжных лавках. Длинные ровные ряды книг в мягких переплетах. (Большинство изданий «Пингвина» тогда еще выходило с простыми оранжево-белыми или бело-синими обложками; ни картинок, ни узоров — только заглавия, без прикрас и объяснений.) Магазин был прямым проспектом, полным сокровищ, обещаний, сулящих исполнение. Некоторые книги Джорджия не читала и, скорее всего, никогда не прочтет, но их заглавия, торжественные или загадочные, были для нее очень важны. «Похвала глупости». «Корни совпадения». «Расцвет Новой Англии». «Идеи и цельность».