Древнерусское предхристианство - [122]

Царские врата. Москва. Вторая половина XVI в.

На створках изображены змеевики – знаки вечности, обозначающие границу на пороге священного пространства алтаря, места «соприкосновения с небом».

Совершенно естественно в русскую иконопись, как и в зодчество, вошла дохристианская символика цвета: белый знаменовал небесный свет, красный – божественный огонь. Ранние письменные свидетельства отразили глубокое понимание сущности света в Средневековой Руси: «…заря бо яко пърти суть свъту, вещь бо есть солнце свъту, осияя всю въселеную».[601]

Белокаменный могильный крест. Звенигород. Московская область. XV в.

В нижней части, внутри ограждающего орнамента из косых крестов изображены три «креса», верхний из которых помещён посреди геометризованного изображения купальского костра.

Древнерусское портъ означало «одеяние, риза», а вещь — «естество, природа».[602] Заря уподоблялась «облачению» света, а солнце являло собой лишь его воплощение: свет сияет по всему мирозданию, вслед за ним светятся небесные светила и звезды, огни костров и домашние светцы. Русы издревле считали обожествлённый свет непознаваемым, невыразимым словами, не имеющим источника и образа: ««Свѣтъ есть свѣтъ неосяжем и неисповѣдим /…/. Никто же не может указати образа свѣту, но токмо видим бываетъ».[603]

О глубоком осмыслении божественного света говорит надпись на обороте белокаменного могильного креста из Звенигорода (XV в.): «Крт [пос]тавленъ [е]сть свѣ[т]ъ».[604] Смысл этих слов («поставленный крест есть свет») нельзя свести к видоизменению церковного восклицания: «Крест Христов просвещает всех!». Могильный крест считался символом воскрешающего Света и потому был огражден каймой из косых крестов.

В его нижней части были высечены ещё два креса и над ними третий – внутри условно намеченного островерхого пламени костра. Убеждение в возможности изобразить «непостижный» свет или небесный огонь лишь в виде священных знаков многое объясняет в искусстве предхристианской и Средневековой Руси.

С полным основанием исследователи говорят об особой светоносности русских икон XIV–XV веков. Под кистью знаменитых или безвестных иконников, которых на Руси уважительно называли «философами», в иконе словно загоралось незаходящее «умное солнце». Можно понять, почему потомки древних светопоклонников, поражённые внутренним излучением икон, почитали их священными существами и, не находя нужных слов, по старинке называли богами – «несущими благо». На некоторых старинных иконах «Вознесения Господня» фигура Христа в сияющей сине-золотой сфере «восходит» над землёй подобно невещественному предвечному Солнцу.

«Грекопоклонство» и раскол смыслов

В течение всего Средневековья художественное наследие предхристианства дополняло византийское влияние, придавая русской культуре редкое своеобразие. Отказ от «праотеческой старины» начался после того, как московские государи вслед за Иваном III осознали себя преемниками Византии. Созидателям «третьего Рима» её великое прошлое казалось единственной надёжной опорой. Облик империи стремились воспроизвести в пышном величии царского двора, в церковном и общественном устройстве. Щедро поддерживали православные Патриаршества, влачившие жалкое существование в недрах Османской империи. Во имя православного единомыслия к «учёным грекам» обращались для решения важнейших духовных вопросов. Однако бывшие византийцы сильно изменились после Флорентийской унии и падения Константинополя. Патриархи назначались и свергались турками, духовенство квартала Фанар погрязало в симонии и торговле поддельными святынями. Очень немногие и лишь на католическом Западе получали богословское образование, которое всецело зависело от Рима. При этом перед народами бывшей Византии греки продолжали настаивать на своей церковной непогрешимости.

В 1547 году, при венчании на царство, Иван IV был провозглашён «царём всея Росии» (написание с удвоенным – с- возникло в середине XVII века). Впервые русское государство приняло иноземное название Prnoia, давно существовавшее в Византии для наименования Руси. Спустя несколько лет в Москве, исходя из «единства с греками», был подвергнут сомнению восходящий к древности и краеугольный для русской духовности отказ от изображения незримого Божества. На соборном обсуждении в январе 1554 года посольский дьяк Иван Висковатый выступил против икон, написанных в 1547 году в кремлёвском Благовещенском соборе с нарушением древних правил: «Не подобает невидимого Божества и бесплотных воображати, /…/ не подобает почитати образа паче истины».[605] Псковские мастера, создавшие росписи, ссылались на «греческие образцы».[606] Митрополит Московский Макарий поддержал иконописцев и одобрил изображение Бога-Отца в виде «Ветхого денми» старца, упомянутого в Книге пророка Даниила: «В нашей земле русьской /…/ живописцы невидимого Божества по существу не описуют, а пишут и воображают по пророческому видению и по древним образцам греческим».[607]

Л.А. Успенский пояснял: «Для митрополита изображение Бога по пророческим видениям имеет ту же силу свидетельства, что и образ воплощения; он не делает между ними разницы».