Дредноуты. Хохзеефлотте против Гранд Флита - [38]

– Старина Вудро (Гэллап не сразу понял, что речь идёт о президенте Вильсоне) умён, – продолжал Долл, не спуская с гостя колючего взгляда, – он прислушивается не только к мнению конгрессменов и полковника Хауса[25], но и к мнению капитанов большого бизнеса.

«Одним из которых являешься ты, – подумал Гэллап. – Хотя нет, ты скорее адмирал».

– Президент поручил вам, как особо доверенному лицу, приватно уточнить мнение людей, определяющих судьбу Америки. Разумно, разумно – пресс-конференция неизбежно привлекла бы к себе ненужное внимание, а настоящие дела не терпят шума и яркого света. Что ж, я вас слушаю, задавайте свои вопросы: надеюсь, мои ответа будут доведены до сведения президента Соединённых Штатов без искажений.

– Вы сказали «людей, определяющих судьбу Америки»?

– А вы придерживаетесь другого мнения, молодой человек? Вам известно, кто такой Морган?

^{Джон Пирпонт Моргане}

«Английский пират» – чуть было не брякнул Льюис, но вовремя прикусил язык, сообразив, что речь идёт Джоне Пирпонте Моргане – человек в высшей степени загадочном и могущественном, чьё имя ещё при жизни обросло множеством легенд.

– Конечно, сэр. Джон Морган – человек известный и в высшей степени достойный.

– Этот достойный человек, – в голосе Эйбрахама Долла прорезались благоговейные нотки, – распоряжался самым крупным в мире капиталом, финансировал крупнейшие монополии, назначал президентов и объявлял войны. Именно такие люди решают не только судьбу Америки, но судьбы всего мира.

– Судьбы мира решаются сейчас на полях сражений…

– Бросьте! – «Санта-Клаус» небрежно махнул пухлой короткопалой рукой. – На полях сражений генералы играют в солдатики, адмиралы – в кораблики. Короли тешатся своим величием, но всё решаем мы: финансовая элита мира. Это как в театре: меняются декорации, а зритель не видит хитроумных механизмов, работающих за кулисами, и ничего не знает об их устройстве. И вся эта так называемая мировая война – это всего лишь спектакль, один из актов пьесы, поставленной талантливыми режиссёрами.

– И какую же роль в этой пьесе играет Америка? – осторожно спросил Гэллап, уходя от скользкой темы о режиссёрах.

– Америка должна остаться нейтральной – во всяком случае, пока. Америке Богом назначено властвовать над миром, и она добьётся этой власти уже в этом столетии. На полях и морях Европы сцепились в смертельной схватке наши основные конкуренты, и наша цель – их всемерное взаимное ослабление. Пусть дерутся до полного изнеможения: единственными победителями останемся мы, Соединённые Штаты Америки. После этой войны мир должен измениться: все европейские архаичные структуры – империи, начиная с Турецкой и кончая Британской, – уйдут в прошлое, и постепенно весь мир будет переделан по нашему образу и подобию. И для этого мир совсем не нужно завоевывать: его можно купить с потрохами. Вот как раз этим мы сейчас и занимаемся, исправно получая по счетам со всех участников войны. Деньги не пахнут, как справедливо заметил один римский император.

– Но ведь есть же у нас какие-то приоритеты? Например, чья формальная победа в войне для нас предпочтительнее: победа Англии или победа Германии?

– По большому счёту, – Долл пожал плечами, – если побеждённый окажется в гробу, а победитель – на операционном столе, едва дыша с помощью наших золотых инъекций, то принципиальной разницы нет. Да, Британия – это наше материнское лоно, из которого мы вышли, мы тесно связаны с ней финансовой пуповиной, однако к этой мамочке у нас есть претензии, и немалые, начиная с войны за независимость и кончая позицией Англии в ходе войны между Севером и Югом. Антибританские настроения в США очень сильны, равно как сильны и прогерманские настроения: с Германией мы до сих пор не воевали, и делить ничего ещё не делили. Но с другой стороны – Германия в роли гегемона послевоенной Европы нас никоим образом не устраивает: в этой стране до сих пор придают неоправданно высокое значение обветшалым императивам – воинской доблести, преданности верховному вождю, чести и прочей средневековой мишуре, – поэтому Германию нам будет труднее адаптировать под нашу модель мироустройства, чем Англию или Францию.

– Чести? Немцы топят пассажирские лайнеры с женщинами и детьми, в том числе и с американскими. Общественное мнение…

– Я вас умоляю, не повторяйте обывательские бредни! Какое значение имеют для большой политики сотня-другая американских граждан, захлебнувшихся в океане? Повод для газетной истерики, и не более того. Фермеры Канзаса, рабочие Детройта и клерки Нью-Йорка понаделают Америке новых граждан – в конце концов, это их основное развлечение. Точно так же не стоит придавать чрезмерно большое значение разговорам о несчастных ирландцах, стонущих под британским игом. Общественным мнением можно – и нужно! – манипулировать, надо только уметь это делать. А мы умеем это делать…

– Значит, нейтралитет?

– Да. Соединённые Штаты находится сейчас на взлёте к вершине своего могущества – после образования Федеральной Резервной Системы[26] мы наконец-то получили рычаг, с помощью которого перевернём мир, только этот рычаг надо хорошенько смазать. Как сказал один очень умный человек, барон Ротшильд: «Дайте мне право выпускать и контролировать деньги страны, и мне будет совершенно всё равно, кто издает законы».