Драма жизни Макса Вебера - [94]
Ах да – работа. Это как будто капюшон надет на голову, а я ни словом, ни жестом не могу показать, что́ раскаленно и остро живет внутри, но тогда оно едва живет. О да, тогда и глаза смотрят на мир иначе: объективно, напряженно, отвлеченно. Но это невозможно вынести и исполнить без постоянного живого чувства, что миг – и ты уже в прекрасном или так близко к нему, что через несколько часов передашь себя в ее руки, которые гладят, щиплют, шлепают или дают целовать, дают умереть в излиянии того, что живет под коркой лавы, и срывают шапочку с головы – но не для полета вдаль, а для полета к «берегам твоих губ» (MWG II/10, 808).
Здесь вдруг повторяется, но еще выразительнее и сильнее то, что удивило в предыдущем отрывке: идеальная мать, которая наказывает, шлепает ребенка, но не сильно, а только для вида. А здесь уже то же самое делается руками возлюбленной, но еще сильнее – эти руки не только шлепают, но и щиплют. Здесь начинаешь вспоминать достаточно многочисленные высказывания о мазохизме Вебера. Несколько лет тому назад рассказами о мазохизме Вебера отметились даже газеты[48]. Но когда не только шлепают, но и щиплют, это, наверное, не совсем обыкновенно, но не так уж причудливо, и может случиться даже во вполне нежных и лирических отношениях, даже если шлепают и щиплют не женщину, а мужчину. Но есть в читаемых нами письмах и другие удивительные высказывания. 8 сентября Вебер пишет Эльзе из Гейдельберга: «…Ах, слава Богу… еще видны Твои зубы на моей правой руке, но главное, знает спина, что она по справедливости претерпела» (MWG II/10, 765). Не следует вроде бы углубляться в такие детали, но можно ведь сказать, что след зубов – это достаточно обыкновенный след страсти, а вот то, что «по справедливости» (а это справедливость владелицы «ткача льна» Вебера) испытала спина, заставляет вообразить нечто не совсем обычное, плетку например. Он горд тем, что его Цирцея как богиня из «Одиссеи» превратила его в овцу. И также по следам страстного свидания пишет: «Но пойми, как хороша для меня Твоя такая несентиментальная манера. Другие дуются или печалятся, если им не дают сразу то, чего они (по праву) ожидают, а Ты гневаешься и – ну да, бьешь, мучаешь и заставляешь умолять и чувствовать себя униженным, это так сильно действует, веет мощным духом здоровой земли и помогает. Конечно, помогает иногда и твоя тонкая нежная рука, ложащаяся на лоб и глаза, и многое-многое другое, что можешь Ты, сладкая волшебница, и только Ты. Но именно эта терпкая и жесткая манера – о, как она тебе волшебно идет!» (MWG II/10, 586). Я не склонен разбрасываться ярлыками и приписывать Максу Веберу мазохизм как половое извращение, тем более что сейчас бывшие извращения трактуются как особенности, а некоторые вообще начинают восприниматься как норма. Поэтому мне хочется видеть в его субмиссивном поведении особенность его любовного романа с Эльзой. Тем более что в многолетней связи с Миной, с которой у него тоже была нежная переписка (иногда даже Макс отправлял всем троим своим женщинам письма в один и тот же день), ничего похожего не просматривается. То есть, логически рассуждая, если у него не было этого с Миной, но было с Эльзой, то, скорее всего, причина не в нем, а в Эльзе. Можно даже предположить (подчеркиваю, только предположить), как «большой Макс» приспосабливается к сексуальным причудам своей страстно любимой Эльзы и видит в ее несентиментальной манере «дух здоровой земли», а не способ не совсем обычной любви. Поэтому называть Вебера мазохистом представляется мне необоснованным, несправедливым или просто бессмысленным.
Тем более что в некоторых других письмах уже его собственная любовь выглядит не только что не благостно, но вообще совсем не так, как можно предположить в процитированном выше отрывке о «несентиментальной манере», и оказывается, что манера любви самого Макса тоже не была совсем уж сентиментальной. Это от 30 апреля того же 1919 г.: «…Ты, кажется, теперь, слава Богу, в мире и покое и практикуешь „лечебное питание“. Это опять нужно, чтобы Ты, маленькое чудо, не была такой нежной. Ты пугаешься, когда я становлюсь „диким“ или что я могу стать „диким“, хотя ведь знаешь, что одно твое слово меня смирит. А я твоей „дикости“ совсем не боюсь, если, разумеется, она не направлена против меня в совсем уж неистовом гневе: тогда конечно, но потом, когда ты снова стала хорошей (да и во время твоего гнева, но тогда со смешанными чувствами), я тобой околдован, ибо это природное в тебе именно в силу его непосредственности, а также из-за красоты и потому, что оно бесконечно истинно (да, синяки я учитываю тоже!). Но как твое тело выносит столько страсти и накала, когда оно столь эфирно, как ты его дрессируешь?» (MWG II/10, 594). Замечание об эфирности, напоминающее о миниатюрности Эльзы, заставляет вспомнить бессмертное набоковское «Приятно зреть…» в романе «Подвиг». Но если серьезно, это никак не свидетельствует о мазохизме Вебера, что бы ни понималось под этим обозначением. Просто некоторые выдержки из писем бывают подобраны односторонне и используются в прессе и даже в научных публикациях, чтобы добавить чего-нибудь острого, немножко патологии, например, в скучные традиционные представления о жизни Вебера.
