Драма жизни Макса Вебера - [86]
В самом начале следующего, 1917 г., 17 января, Вебер выступал в Обществе социальных наук в Мюнхене с докладом «Социологические основания развития еврейства». Эльза была и на этом докладе и на следующий день сообщала Альфреду, что Макс Вебер в течение двух часов преподносил слушателям изобилие бесценных сведений. «Насколько же, насколько Макс – ученый!» – восклицает она. Результатом стала встреча, где в разговоре коснулись и личных вещей. Через несколько дней, 21 января 1917 г., Эльза пишет Максу Веберу: «Я охотно рассказала бы Вам в последнюю нашу встречу о ребенке, но мне кажется самонадеянным предполагать наличие нужной для этого близости». А начинается письмо так: «Я была вчера в Вольфратсхаузене, нашла Ваш венок на могиле Петера и не могу даже описать, насколько я была потрясена <…> Зеленый венок с нежными белыми цветами лежал на снегу такой нетронутый, будто Вы только что ушли отсюда, такой неземной, будто в нем душа ребенка. Это было чудо, слово утешения из царства, где все разделяющее в жизни исчезло и неумолимость случившегося рассеялась в утешении» (MWG II/10, 24).
Й. Радкау описывал период в истории Европы на рубеже XIX–XX столетий как эпоху нервозности (в одноименной книге[46]). Но эпоха нервозности – это одновременно и эпоха чувствительности, и смерть ребенка как воплощения невинности являлась тогда одним из самых сильных символов этой эпохи.
Это написал Александр Блок в 1905 г. Опочил здесь значит умер, карлик у Блока – это зло, а остановленные часы – смерть. Для Макса и Эльзы смерть ребенка – это не просто символ эпохи, а совпадение господствующего настроения эпохи с ощущением их собственной, частной душевной и духовной утраты. Потому что в реальности могила мальчика Петера, на которую принес венок Макс Вебер, – это могила сына Эльзы, рожденного от Отто Гросса, крестным отцом которого по просьбе Марианны стал Макс зимой 1908 г. Об этом мы уже говорили (с. 154). Маленький Петер Яффе умер в 1915 г. незадолго до своего восьмого дня рождения от нераспознанной вовремя дифтерии. Эльза глубоко горевала о ребенке, в котором видела особую ауру, может быть, потому, что рожден он был в день Рождества Христова. Также страдал и Вебер, который писал Эльзе 28 ноября 1917 г.: «Чудесный ребенок с его молчанием и открытостью к знанию в себе с самого крещения был у меня как-то связан – не могу сказать, как и почему – с давно забытыми мечтами о собственном сыне» (MWG II/10, 24). Наверное, не могло быть для внутреннего сближения Макса и Эльзы причины сильнее и основания крепче, чем совместное переживание на могиле ребенка. «Соединяющая грусть», как было сказано в еще одном стихотворении Блока. Это стихотворение 1914 г. «Женщина», посвященное памяти умершего в 1912 г. знаменитого Августа Стриндберга, бывшего в те времена одним из духовных вождей эпохи нервозности, она же – эпоха чувствительности. Здесь даже не просто «соединяющая грусть», а целая психологическая пьеса, которая разыгрывается на могиле ребенка.
