Драма жизни Макса Вебера - [88]

На самом деле он с самого начала знал, что не примет боннское приглашение. Хотя, конечно, счел его крайне лестным. После получения письма от Беккера он написал Эльзе, будучи, судя по тону письма, в состоянии эйфорической приподнятости:

20 000 марок «гарантированно» предлагают мне сумасшедшие пруссаки за 2 часа нагрузки в Бонне (умножь это 7 раз на 24, учти каникулы!) – не следует ли мне за такой «прайс» требовать от тебя исключительного и крайне уважительного обращения? Думаю, что даже индийский белый слон столько не стоит, так что я еще поспорю с твоей зоологией, возможно даже потребую, чтобы меня снова звали «уважаемый учитель» <…> Марианнины глазки [от такого предложения. – Л.И.] заблестели немножко жадно. Ну, в самом деле, не стоит ли подумать перед мюнхенским вызовом? А если опять не получится, что тогда? Посмотри, ты ведь всегда мечтал об «исследовательской» профессуре, так вот она! <…> Ну да, она, а еще «ранняя старость», которую мне напророчили умные медики, – вот что там! А в Мюнхене – поздняя, хочу надеяться, что не слишком поздняя юность, будь она долгой или короткой, а еще риск (MWG II/10, 459–460).

Эта «исследовательская профессура», как ее называл Вебер, более всего соответствовала его научным и карьерным интересам, но он был привязан к Мюнхену – не к университету, конечно, а к Эльзе. Выбирая Мюнхен, он выбирал Эльзу. Понятно, что «альтернативная история» – сомнительное занятие, но хочется порассуждать, что было бы, если бы Вебер выбрал Бонн. Было ли верным его взвешивание шансов и перспектив? С одной стороны, да, оно было совершенно верным. Позже он писал: Бонн «был бы для меня единственно правильным, я это знал» (MWG II/10, 672). Он это знал, но выбрал Мюнхен. В качестве альтернативы он мог бы получить раннюю старость, о которой его предупредили врачи, плодотворную работу и спокойную жизнь. Скорее всего он прожил бы гораздо дольше. Старики ведь живут долго. Но он выбрал позднюю юность, а также риск – русскую рулетку в лице Эльзы Яффе. Можно сказать, что, делая выбор между поздней юностью и ранней старостью, он выбирал в конечном счете свою смерть.

«Тогда была весна»

Мы сказали, что после прогулок на берегах Изара и чтения сонетов Шекспира в переложении Стефана Георге письма Вебера к Эльзе Яффе стали по-настоящему любовными письмами. Вебер гостил у Эльзы 5 ноября 1918 г., тогда они и читали сонеты, в частности 102-й сонет, начало строфы из которого («Тогда была весна…», Damals war Lenz… в переводе Ст. Георге) он процитировал уже в письме 12 ноября. Этот же сонет он вспоминает в письме Эльзе от 15 января 1919 г., которое завершается пылким признанием: «Было бы преступлением отягощать твою жизнь, а не просто служить твоей красоте. И если я когда-нибудь стану тебе безразличен (курсив в самом письме. – Л.И.), я исчезну… ты никогда больше не услышишь о моей любви». И затем последние слова письма – вариация начала той же самой строфы из 102-го сонета: «Но „сейчас ведь весна“ (Aber “jetzt ist es Lenz“). Всегда твой Макс» (MWG II/10, 400).

Я бы не сосредоточивался на этих вроде бы мелочах, но случилось так, что через пару недель после этого письма, а именно 28 января 1919 г., Макс Вебер читал в Мюнхене свой знаменитый доклад «Политика как профессия» и в самом конце призывал слушателей не поддаваться революционному угару, а трезво и ответственно подходить к собственному будущему. При этом он цитирует ту же самую строфу 102-го сонета. В отечественных изданиях «Политики как профессии» она дается в переводе С. Маршака:

Тебя встречал я песней, как приветом,

Когда любовь нова была для нас.

Так соловей гремит в полночный час

Весной, но флейту забывает летом.

Это замечательное стихотворение, но очень приблизительный и чересчур, я бы сказал, цветистый перевод. Оригинал выглядит гораздо строже – без гремящего полночного часа и песни как привета, напоминающей по интонации физкультурные марши 30-х гг.:

Our love was new, and then but in the spring,

When I was wont to greet it with my lays,

As Philomel in summer’s front doth sing,

And stops his pipe in growth of riper days.

Кто не очень хорошо разбирается в этом архаичном английском, может обратиться к подстрочному переводу: «Наша любовь была молодой и только переживала весну, // Когда я часто приветствовал ее своими песнями, // Как Филомела поет в начале лета, // Но оставляет свой рожок, когда наступает более зрелая пора».

Конечно, почти совершенен по лексике и главное – по интонации перевод Стефана Георге, а именно его словами пытался убедить Вебер свою аудиторию:

Damals war lenz und unsre liebe grün,

Da grüsst ich täglich sie mit meinem sang.

So schlägt die nachtigall in sommers blühn

Und schweigt den ton in reifrer tage gang.

Но дело даже не в том, насколько созвучен оригиналу предлагаемый в переведенной статье Вебера русский вариант 102-го сонета, а в том, что этот сонет (точнее, цитата из него) в статье «Политика как профессия» просто не нужен! Эта строфа в статье ничего не иллюстрирует и не объясняет, она здесь, как говорится, ни к селу, ни к городу. Сам Вебер вводит ее словами: «Было бы прекрасно, если бы дела (в будущем. –