Драма жизни Макса Вебера - [36]
Теперь о том, как видел будущее этой констелляции идей и интересов Макс Вебер. Вообще-то он старался избегать любого рода футурологии. Но в самом конце ПЭ он кратко, но выразительно охарактеризовал то, что происходило на его и продолжает происходить в еще более выразительной форме на наших глазах.
Пуританин хотел быть профессионалом, мы должны быть таковыми. Но по мере того, как аскеза перемещалась из монашеской кельи в профессиональную жизнь и приобретала господство над мирской нравственностью, она начинала играть определенную роль в создании того грандиозного космоса современного хозяйственного устройства, связанного с техническими и экономическими предпосылками механического машинного производства, который в наше время подвергает неодолимому принуждению каждого отдельного человека, формируя его жизненный стиль, причем не только тех людей, которые непосредственно связаны с ним своей деятельностью, а вообще всех ввергнутых в этот механизм с момента рождения. И это принуждение сохранится, вероятно, до той поры, пока не прогорит последний центнер горючего (ИП, 206).
Сейчас ясно, что «последний центнер горючего» или лучше сказать (в свете современной энергетики) последний гигаватт энергии не прогорит никогда. А это значит, что весь жизненный стиль современного мира, продиктованный современной экономической и производственной организацией, созданный аскетическими профессионалами, сохраняется и сохранится, но уже в отсутствие одушевлявшего его религиозного духа.
«По Бакстеру, забота о мирских благах должна обременять святых этого мира не более чем „тонкий плащ, который можно ежеминутно сбросить. Однако плащ этот волею судеб превратился в стальной панцирь“» (курсив мой. – Л.И.) (ИП, 205).
Вебер сам разъясняет этот образ: «По мере того как аскеза начала преобразовывать мир, оказывая на него все большее воздействие, внешние мирские блага все сильнее подчиняли себе людей и завоевали наконец такую власть, которой не знала вся предшествующая история человечества. Но в настоящее время дух аскезы – кто знает, навсегда ли? – ушел из этой мирской оболочки. Во всяком случае, победивший капитализм не нуждается более в подобной опоре с тех пор, как он покоится на механической основе» (Там же).
О Бакстере мы уже говорили выше. Работай, не жалея сил, в своей профессии, проповедовал Бакстер, ибо ты трудишься не для плотских радостей, а во славу Божию, а для этого можно трудиться и можно быть богатым. Именно такая мотивация за столетия создала современное общество со всей его хозяйственной и производственной организацией, социальной структурой и стилем жизни, то есть способом организации жизни. Внимание к жизненным благам и забота о них в мире христианской аскезы должны были существовать лишь в том объеме, который обеспечивал бы необходимые условия для труда во славу Божию. Я хорошо питаюсь, хорошо одеваюсь и прочее тому подобное только для того, чтобы хорошо работать, а работаю я во имя Господа. По мере десакрализации труда уходил в прошлое его смысл, продиктованный Реформацией, но оставалась сама система трудовых отношений и весь космос современной организации жизни, включающий социальную иерархию, бюрократию, системы жизнеобеспечения и т. д. И в этих условиях мирские блага, в христианской аскезе мыслившиеся как средства достижения цели (богоугодной жизни), сами стали целью. То есть из-под гигантского здания современной социальной и экономической организации, созданного за века господства капиталистического этоса, был вынут его фундамент. У Бакстера мирские блага, требующиеся для успешной экономической работы, были как легкий плащ, который ничего не стоит сбросить с плеч, а у Вебера они превратились в жесткий как сталь панцирь. Мы еще вернемся к этой метафоре, одной из центральных для веберовского понимания современного мира.
Представление о «профессиональном долге» бродит по миру, как призрак прежних религиозных идей <…> Человек обычно просто не пытается вникнуть в суть этого понятия. В настоящее время стремление к наживе, лишенное своего религиозно-этического содержания, принимает <…> характер безудержной страсти <…> Никому не ведомо, кто в будущем поселится в этой прежней обители аскезы: возникнут ли к концу этой грандиозной эволюции совершенно новые пророческие идеи, возродятся ли с небывалой мощью прежние представления и идеалы или, если не произойдет ни того ни другого, не наступит ли век механического окостенения, преисполненный судорожных попыток людей поверить в свою значимость. Тогда-то применительно к «последним людям» этой культурной эволюции обретут истину следующие слова: «Бездушные профессионалы, бессердечные сластолюбцы – и эти ничтожества полагают, что они достигли ни для кого ранее не доступной ступени человеческого развития» (курсив мой. – Л.И.) (ИП, 206–207).
Мы видим, что у Вебера печальный прогноз. Воодушевленная когда-то протестантской этикой техническая цивилизация постепенно утрачивает основу собственного развития – свой религиозноэтический пафос: она уже совершенно забыла Бога и во все ускоряющемся темпе забывает человека как этическое существо. Молодой современник Вебера оригинальный философ Людвиг Клагес пришел к подобным же мыслям независимо от Вебера. Он писал, что наступает эпоха «постисторического» человечества, где люди перестают быть людьми вообще, превращаясь в манекены и роботов. Подробнее об этом говорится в последней главе (с. 343). При этом особенно важно, что Вебер видел именно в протестантской этике и ее путях в современном мире начало и основание этого печального превращения. И еще не надо забывать, что именно сам Макс Вебер с его идеей «расколдовывания» мира и тотальной рационализации жизни (с. 221) стал одним из основоположников познания и успешного продвижения этой достойной сожаления «культурной эволюции». Это, по мнению Клагеса, в конечном счете и убило Вебера (с. 347).
