Драгоценный камень - [19]

А Радан делал все, чтобы блеснуть в глазах Теменужки, как герой какого-нибудь романа. Она налила два ведра воды и подняла их, но он подбежал, взял их у нее из рук и сам внес в дом. В этом жесте не было ничего особенного: он был сильный парень, и ему не стоило ни малейшего труда перенести две такие посудинки. Потом он наколол дров и отнес их на кухню, но я и в этом не увидел ничего особенного.

Потом Теменужка села на низенькую скамеечку и стала доить коз.

Она делала это очень неумело, и Радан, совершенно бесцеремонно оттолкнув ее, сел на ее место. Он с таким искусством принялся за дело, что мне показалось, будто я слышу, как журчит молочная струя, ударяясь о стенки котелка.

Сказать по правде, я бы никогда на это не решился. Я не способен на такого рода поэтические поступки. Ясно, что Радану хотелось быть героем в глазах девушки, но, скажите, пожалуйста, что же героического в том, чтобы подоить козу?

Все это закончилось самой банальной сценой. Подвиги моего приятеля так растрогали бая Димо, что он посреди двора обнял его, как будто тот приходился ему сыном или близким родственником. А я знал, что никакого родства между ними нет. Раданов дядя не был мельнику даже соседом.

И странно: за весь вечер никто из них не вспомнил обо мне. С Раданом мы были одноклассники, а от бая Димо нас отделял только плетень.

Но мне пора заканчивать эту часть рассказа. Через несколько дней бай Димо продал коз. Животные отличались легкомыслием, а у Теменужки было мягкое сердце, и она сквозь пальцы смотрела на их проказы. Чтобы Теменужка не скучала дома одна, мельник решил отправить ее в село Цвят, где у него была замужняя сестра.

Вот как не в меру легкомысленный нрав двух коз стал причиной того, что и мы впутались в эту берилловую историю. Если бы они были послушнее, нам не пришлось бы предпринимать путешествия к селу Цвят, в окрестностях которого расположилась лагерем третья геологическая бригада.

IV

Подошло время летних отпусков, поэтому оба перрона столичного вокзала кишели народом, особенно к вечеру, когда отходили поезда к Черному морю и на юг.

Вылю Власев был человеком предусмотрительным — он распорядился, чтобы завхоз обеспечил плацкарты, и теперь спокойно покуривал возле вагона, наблюдая со снисходительной улыбкой, как тревожно мечутся пассажиры в тщетных поисках свободного места.

В его записной книжке под буквой «Б» значилось: «Билеты плацкартные!» Это была постоянная запись, обведенная красной рамкой. Под этой записью тянулась длинная колонка дат. И против каждой даты была зеленая отметка. Вылю Власев писал зелеными чернилами.

Он вспомнил, что не сделал отметки против сегодняшней даты, почувствовал себя виноватым и уже полез было за записной книжкой, но раздумал, решил подождать: пусть поезд тронется, тогда. Кто его знает — вдруг в последний момент случится что-нибудь неожиданное и поездку отменят или перенесут на следующий день. Возникнет у инженера Спиридонова какая-нибудь новая идея, а потом попробуй разберись. Придется тогда менять отметку, а резинка протирает бумагу, портит лист. Вылю Власев был склонен скорее протереть свой самый новый и дорогой костюм, чем запачкать одну страницу записной книжки.

У него не было жены, не было товарища, близкого друга — у него была только записная книжка. С ней он разговаривал, советовался, с ней он делился своими мыслями и чувствами. Если бы у него отняли записную книжку, он оказался бы в положении очень близорукого человека, оставшегося без очков.

Сейчас он стоял перед вагоном, немного в стороне от группы геологов, пытался думать о предстоящей работе, но почему-то невольно прислушивался к их смеху и разговорам, испытывая при этом какую-то смутную печаль. В сущности, это было чувство одиночества, которое всегда прокрадывалось ему в душу перед отъездом в далекий путь. Он стоял один, думал о своей записной книжке, курил, а его товарищи разговаривали с женами, подругами, кого-то о чем-то спрашивали, кто-то им отвечал. И то, что в эти последние минуты перед отъездом никто с ним не говорил и он, руководитель группы, торчал на перроне, как иностранец, и ему некому было сказать «до свидания» и некому было пожелать ему счастливого пути, угнетало его, заставляло грустить и немножко завидовать.

В таком настроении стоял Вылю Власев перед вагоном, когда его взгляд вдруг упал на циферблат вокзальных часов. До отхода поезда оставалось десять минут. Он устыдился своей сентиментальности, сдвинул на затылок широкополую шляпу и стал в уме пересчитывать людей. Не было только Андрея.

Обычно Андрей приходил на вокзал одним из первых. То ли какая-нибудь новая история помешала ему прийти вовремя, то ли он испугался сделанной им глупости и теперь не смеет показаться на глаза коллегам. Но как же бригада поедет без него, кто будет делать его работу? Ведь он лучше всех карабкается по скалам, быстрее всех собирает образцы.

«Пожалуй, я слишком строго с ним разговаривал», — подумал Вылю Власев. И, представив себе, что теперь придется вычеркивать его из записной книжки, просить по телеграфу у Спиридонова нового человека и открывать для этого человека новый отдел в записной книжке, а алфавит там уже заполнен, он почувствовал, что на лбу у него выступил холодный пот.