Дозоры слушают тишину - [34]

— Хорошо, раис, — сказал я.

Он разговаривал со мной по-фарсидски, и я тоже должен был говорить по-фарсидски.

Потом нам выдали солдатские мундиры, а гражданскую одежду отобрали. Нам заявили, что при увольнении ее возвратят обратно. Но я знаю, через три или четыре дня наша одежда была растащена и продана городским маклерам. Сделали это старшина Махоммед-Таги и сержант Хамадани. В ротной каптерке осталось только рванье.

Дорогой друг, а теперь я хочу рассказать тебе, как выглядит солдатская казарма. Это — деревянный барак, который отапливают только два мангала[11]. (А ты помнишь, в армию меня забрали зимой, и зима в том году была очень холодной.) Два мангала не согревали помещения. На грязных, мрачных стенах выступал иней, пахло сыростью, даже одеяла были влажными. Вдоль стен тянулись кирпичные нары, на них лежала солома, на этой соломе мы и спали.

В тот первый день мы сняли башмаки, сели на корточки и стали ждать речи командира. Так нам велели. Нас было двести пятьдесят человек, в бараке стоял гул голосов, плавал табачный дым, было душно.

При появлении капитана все смолкли. Старшина Махоммед-Таги подал команду «Встать!» Мы встали. Адъютант роты скомандовал «Смирно!» Мы вытянулись и замерли. Капитан поздоровался с нами, и мы ответили ему нестройным хором. Потом он дал команду «Вольно», и нас усадили.

— Слушайте, солдаты! — обратился к нам капитан Сиавуш-Мирза. — Раз вы находитесь здесь, значит, являетесь солдатами. Шесть месяцев вы будете воспитываться здесь, под нашей командой. Потом получите погоны, и мы отправим вас для дальнейшего прохождения службы. Для того, кто не будет контролировать свои действия и станет поступать опрометчиво, будет очень плохо.

Он замолчал, и адъютант перевел его речь на азербайджанский язык.

— Если кто-нибудь думает бежать, — снова заговорил капитан, — то он должен знать, что мы его все равно поймаем и силой заставим исполнять свой священный долг перед шахом и Родиной.

Речь продолжалась.

— С нами бог, шах и Родина! — воскликнул в конце капитан. — Кричите все хором «Да здравствует шах!»

Некоторое время все молчали. Тогда адъютант повторил по-азербайджански:

— Кричите все хором: «Да здравствует шах!»

Несколько человек прокричали…

Как писарь роты, я переписывал приказы, сочинял ответы на письма командиру батальоне и составлял отчеты о количестве личного состава на каждые сутки. Через несколько дней состав роты дошел до трехсот человек. Мест не хватало, солдаты спали вповалку — на полу, укрывшись старыми одеялами.

Подсчитать их после отбоя было делом нелегким. Я составлял отчеты, как бог на душу положит, не зная, кто ушел в самовольную отлучку. Сам начальник караула не мог подсчитать солдат, валявшихся на полу.

Утром несколько человек приносили в бидонах пищу и ставили перед бараком. Сразу же выстраивалась длинная очередь. Каждый держал в руках миску, и в нее наливали похлебку. Но сначала кормили младших командиров, потом командирских прихвостней и потом уже всех остальных. И последним доставалась только пустая жижа, без кусочка мяса и жира.

Вскоре я заболел. У меня распухли шея и подбородок. В солдатской больнице не было свободных мест, и меня положили в простом бараке. Но и барак был переполнен. В каждой роте каждый день заболевало двенадцать-тринадцать солдат.

Выйдя из «госпиталя», я узнал, что из нашей роты дезертировали сорок человек. Я не хочу называть их имена, потому что не знаю, в чьи руки, кроме твоих, попадет это письмо. Дезертирство продолжалось и дальше. Я сообщал об этом в штаб батальона не раньше, чем через полмесяца после бегства каждого солдата. Так мне велели. Старшина Махоммед-Таги кроме того заставлял меня писать о том, что такой-то сбежавший захватил с собой пять штук одеял, три пары ботинок, комплект обмундирования и т. д. А через несколько дней все эти вещи кладовщик уносил со склада и продавал на черном рынке.

Каждый четверг капитан Сиавуш-Мирза подписывал увольнительные на выходной день[12]. Они утверждались командиром батальона, потом я приносил их в роту. Старшина Махоммед-Таги и сержанты раздавали увольнительные только тем солдатам, родственники которых живут в окрестных селах. Им приказывалось принести из дома шерстяные носки, сыр, масло… Если они ничего не приносили, их наказывали и лишали на следующую пятницу увольнения. Чаще всего старшина и сержанты продавали увольнительные за деньги.

А солдат получает в месяц двадцать риалов. На них он должен купить лезвия для бритья, сапожную мазь, сигареты, шнурки для ботинок и даже веник, чтобы подметать казарму. Грамотных заставляют покупать военные журналы. А ты знаешь, одна только сапожная мазь стоит семнадцать риалов.

В нашем батальоне был американский инструктор, сержант Смит. Под его руководством мы изучали американские тяжелые и легкие пулеметы, полуавтоматы, проводили стрельбы. Этот Смит не считал за людей не только нас, простых солдат, но и господ офицеров. Однажды на стрельбище он протянул одному нашему солдату пять туманов за хорошую стрельбу. Солдат отказался взять подачку. Смит насмешливо посмотрел на стоявших рядом господ офицеров и сказал им: