Дождь - [20]

— Надо этого гада проучить, всыпать как следует.

Потом он слышал, как приятели успокаивали Педро, как пошли прочь… сейчас он останется один, оплеванный… каким-то чужим, не своим голосом он крикнул им вслед:

— Чего обижаться-то, я просто спутал. Сию минуту все устроим. Пошли похлебки поедим, а перед тем выпьем по маленькой.

— Заткнись, подлюга! — взревел Педро Ноласко.

— Да ладно тебе, Педро, пусть его, убогий ведь.

А матрос все твердил, будто ничего не произошло:

— Куры мои, водка ваша. Мигом кур раздобуду, похлебку соорудим.

Один сказал мирно:

— Ну ладно. Ступай, коли хочешь. Только, гляди, долго ждать не будем.

— В минуту обернусь, — воскликнул матрос и кинулся бежать. На земле кучей лежали кирки и лопаты, он споткнулся, упал. Поднялся: брюки порваны, царапина на ноге кровоточит. Те смотрели, смеялись. Он заковылял дальше как только мог быстро. Шагал наугад среди домов и ранчо. Почти уже не видно огней города. Изредка слышится далекий собачий лай. Он шел, ни о чем не думая, будто наполненный гулкой пустотой. Будто призрак, маячила перед глазами тень крашеной шевелюры, и он машинально ощупывал грубыми пальцами рисунок на своей груди.

Рядом возникла низкая изгородь загона. Вокруг темно, тихо. Он осторожно перелез через изгородь, дошел до дерева. На ветвях спали куры. Он тихонько приблизился. Встал на цыпочки, почти уже схватил курицу, но нечаянно задел ее; курица с громким кудахтаньем слетела с ветки, за ней с шумом кинулись остальные. Из темной пустоты, испуганно хрюкая, появился тощий поросенок. Матрос стоял неподвижно, глядя, как куры, хлопая крыльями, слетают на землю. Настороженно посматривал в сторону дома. Постепенно все стихло. Он понял, что кур ему не добыть. И поглядел на тощего поросенка, что-то вынюхивавшего в траве; подкрался, схватил поросенка за задние ноги. Поросенок залился пронзительным визгом.

— Замолчи, чертов сын, — испуганный, ошарашенный, бормотал Камигуан. Быстро связал поросенку ноги, вскинул его на плечи. С большим трудом, разорвав окончательно одежду, ухитрился вновь перелезть через изгородь. И побежал изо всех сил, оглушенный, опутанный отчаянным визгом. Пот тек по телу, в горле пересохло. То и дело он спотыкался под своей ношей. Плотную темноту ночи буравил визг поросенка.

Издали матрос разглядел четверых, они ждали его на том же месте. Прервали разговор, повернулись в ту сторону, откуда несся сквозь темноту пронзительный визг, увидали матроса и темную ношу, бившуюся у него на плечах.

— Отпусти эту тварь, каторжник! — в гневе закричал Педро Ноласко. Камигуан задыхался, он ничего не отвечал, ничего не слышал, он едва держался на ногах. Визг не умолкал ни на миг. — Отпусти, тебе говорю!

Матрос по-прежнему не двигался, только тяжело дышал. В двери дома снова показалась женщина с фонарем.

На секунду свет ослепил их, потом они увидели, как Педро Ноласко наклонился, поднял лопату и обрушил ее на голову матроса. Тот без звука свалился на землю вместе со своей ношей. Визг прекратился, тишина разверзлась как пропасть. Поросенок, удовлетворенно похрюкивая, затрусил в темноту; они бросились бежать.

Страшная эта сцена мелькнула перед глазами женщины, и тотчас нахлынуло молчание, затопило все вокруг. Медленно приблизилась женщина, держа перед собою фонарь. Колебалась огромная тень, фонарь качался в руке.

Женщина смотрела на матроса; он лежал лицом вниз, кровь виднелась в волосах на затылке. Женщина поставила фонарь на землю, осторожно перевернула лежавшего. Одна сторона его лица была освещена, другая сливалась с темнотою. В неподвижном зрачке смутно поблескивало отражение фонаря. Слегка нажав пальцами на веки, женщина закрыла ему глаза, повернулась и пошла к дому. Матрос лежал одинокий, всеми покинутый, рядом с ним в желтом круге стоял на земле фонарь.

По склонам, погруженным во тьму, над крышами домов летел бурный черный ветер, он рвался туда, к бухте, за темные холмы, усыпанные мигающими огоньками. Край неба начал светлеть. Звезд стало меньше. Запел петух. Задвигались между домами огни фар. По дороге взбирался в гору грузовик. Холод плыл над городом в зеркальных отсветах. Заискрилась, запела струя в фонтане на углу. Под последними звездами над сияющим морем, над четкими силуэтами кораблей, над дымом из труб одинокая сирена взмыла высоко в едва голубевшее небо, и долго еще стояло в воздухе дрожащее эхо.

Пляски под барабан

И нечего больше бояться. Он ускользнет в сон.

Слышны удаляющиеся тяжелые шаги. Это полицейский комиссар, его шаги. Сеньор Гаспар, кривоногий, приземистый, будто мешок с какао, в белых альпаргатах, в расстегнутой блузе, желтая перевязь, на которой висит кривая сабля, накосо пересекает грудь.

И здесь, в камере, не умолкают барабаны, нескончаем однообразный их рокот, то чистый — «курбета», то гулкий — «мина», и слышится в темноте топот ног на пыльной площади.

В густой листве деревьев развешаны чадящие фонари, лучи света выхватывают из темноты потные черные лица.

На этой площади и арестовал его сеньор Гаспар. Иларио пробирался вдоль стен осторожно, неслышно, прятался за деревья, подальше от фонарей. Но ноги сами собой стали отбивать ритм, и сквозь зубы запел он едва слышно гортанную мелодию. Начал плясать. Один. А потом вспыхнули в темноте глаза, зубы, запахло женским телом, и теперь они плясали вдвоем с нею, с той негритянкой.