Дойна о Мариоре - [45]

Тома, нагнувшись, срезал тяжелые гроздья. Несколько больших корзин были уже полны доверху. Мариора вздохнула, достала ножницы и, не окликнув отца, стала тоже снимать виноград.

Увлеченная работой и своими думами, Мариора не слышала шагов и подняла голову, лишь когда сзади раздалось:

— Доброе утро, Мариора! Доброе утро, баде Тома!

Это был Кир. Тома обернулся, после минуты раздумья приветливо ответил: «Доброе утро», — и продолжал двигаться дальше по рядку.

Мариора выпрямилась, радостно улыбнулась.

— Шел мимо, дай, думаю, загляну, что они там делают, — заговорил Кир. — Ну, как дела? Земля тут для виноградника подходящая?

— Да, подходящая.

Мариора произнесла это так уныло, что Кир встревожился.

— А что, Мариора?

Девушка хотела воспользоваться моментом — рассказать, в чем дело, но прежде взглянула на отца. Тома резал виноград медленно, клал тихо, — очевидно, прислушивался. Мариора ответила:

— Вот с уборкой все запаздываем.

— Странно, — удивился Кир. — У вас же в супряге тягло хорошее. Отчего запаздываете?

Мариора махнула рукой.

— Так надо поговорить в сельсовете. Если тягла не хватает, там помогут, — заметил Кир. — Ведь теперь коннопрокатные и машинопрокатные пункты есть. Отец в сельсовете не был?

Вместо Мариоры отозвался Тома:

— Не был. И не надо мне туда ходить. Справимся. Нам уже немного осталось.

Кир пожал плечами и вдруг сказал Мариоре:

— Знаешь что? Давай породнимся. Давно хотел иметь такую сестру. У меня сестры нет…

— Я так рада, Кир, — промолвила Мариора. — Я у тебя многому буду учиться.

И снова подал голос Тома. Прикрыв ладонью от солнца глаза, он смотрел на дорогу.

— Мариора! Негрян в село едут, вон их каруца показалась. Поезжай с ними, да в селе сбегай к Нирше, скажи, чтобы в каруцу кобылу не запрягал — у нее плечо натерто. Потом вернешься.

Отец просто придумал предлог, чтобы услать ее. Впрочем, Кир этого не понял. Девушка тоскливо взглянула на него и пошла по дороге.

Кучука она застала около винного пресса. Собственно, это было просто грубо оструганное бревно. Один конец его лежал на земле, другой ходил между двумя тонкими столбиками, движимый воротом, который прежде крутил Тудор Беспалый, батрачивший у Нирши Кучука, а теперь — незнакомый Мариоре паренек. Под бревном на широкой, соединенной с желобом подставке стояли две бочки. Бочки были без дна. На их крышках лежали камни. В бочки накладывался перебродивший, но не отжатый виноград. Бревно, опускаясь, давило на камни, камни — на виноград, и второсортный муст (первосортный сам вытекал при брожении винограда) сбегал по желобу в корытце.

Казалось бы, очень простое устройство. Но чтобы сделать даже такой пресс, нужны были немалые деньги. У Нирши он был единственный в селе. Прежде состоятельные селяне, чтобы отжать виноград прессом, платили Кучуку немалую цену. Бедняки давили виноград ногами в чане.

Мариора передала слова отца Кучуку. Тот был в сарае, пробовал вино: пил стакан за стаканом; но маленькие глазки Нирши не соловели, а только щурились. Стаканчик он поднес и Мариоре. Девушка сначала хотела отказаться, но потом решила взять.

— Сэнэтате, — сказала она, стараясь смотреть не на Кучука, а на селян из их же супряги, зачем-то пришедших сюда, и уже поднесла стакан ко рту, когда взгляд ее случайно упал в угол сарая. Она увидела свои корзины с виноградом — как же ей не узнать их! На одной, на крайней, лежала приметная гроздь: большая, с круглыми ягодами величиной почти со сливу, с зелеными пупырышками позднего цветения на конце. Зачем же отец привез свой виноград Кучуку? Может быть, для пресса? Нет, виноград прежде должен перебродить в бочках. Отец отдал Кучуку свой виноград! Зачем? По пальцам Мариоры потекло вино: нечаянно она наклонила стакан. Девушка тряхнула головой, точно стараясь прогнать наваждение. Нирша хотел долить ей вина. Мариора отдернула стакан, и малиново-красная густая струя полилась на землю; девушка поставила стакан на бочку и, не попрощавшись, выбежала во двор.

А в следующее воскресенье Мариора все рассказала Киру. Почему именно Киру? Потому что он был ее другом, потому что все дела в селе он принимал близко к сердцу. Они вышли в сад, сели под раскидистой вишней. Кир слушал Мариору, не прерывая, и только нервно покусывал былинку. Когда девушка кончила, он сказал:

— Я так и думал, что у вас неладно. Видно же… — и попросил Мариору пока об этом никому не говорить. — Понимаешь, он смекнет, что его проделки открыты, и спрячет концы в воду: пойди возьми его тогда! Отец твой запуган, вряд ли скажет. Надо узнать, с одним ли твоим отцом он так поступает. Сволочь, — добавил Кир, — хитер: боялся, что я к вам ходить буду, узнаю об этом. Понимал, что молчать не стану. А Тома… Вот тоже не думал!.. Эти Кучуки — пиявки.

Кстати, Мариора припомнила, как в день освобождения на покинутом дворе примаря оказался Гаврил Кучук: что ему там было нужно?

— Это я знаю, — задумчиво сказал Кир.

Отгорела осень. Рассыпалась переспелыми яблоками, запоздалыми персиками, орехами, янтарной айвой. Завалила кладовые черносливом. Наполнила бочки и чаны белым, красным, золотистым густым вином, набила погреба солеными арбузами, помидорами, капустой, закрома — золотом пшеницы и кукурузы.