Дойна о Мариоре - [37]

Но Тома не видел дочери; глаза его, широко раскрытые и диковатые, глядели мимо Мариоры. Вот он нагнулся к виноградной лозе, обеими руками взял широкий резной лист и зажал его между ладонями. Удивленная Мариора смотрела на отца. Глаза его были полны слез. Он вздохнул, и вздох был похож на рыдание.

— Что ты, татэ? — испуганно промолвила девушка.

Подошел Филат. Мариора первый раз видела на его суровом лице такую широкую, веселую улыбку.

— Ну что, старик? — Он положил на плечо Томы тяжелую руку. — Что, расчувствовался?

Подошел и Матвей.

— А? Тома? — вопросительно сказал он и вдруг с силой повернул к себе Тому и поцеловал его прямо в небритую, колючую щеку.

Прошло несколько недель. Мариора заканчивала прополку перца. Из-под сапы выходили освобожденные от сорной травы, окруженные пушистой черной землей невысокие тонколистые растения с невзрачными белыми цветами, а кое-где уже и с сочными, зарозовевшими по бокам стручками. Покончив с последним кустиком перца, девушка разогнулась, оперлась одной рукой о сапу, углом косынки вытерла запотевшее лицо и огляделась. Чуть не до самого Реута спускался их, Беженарей, огород. Тут и дымчато-синяя капуста, и помидоры, увешанные яркими, как маленькие солнца, плодами, и лук, и свекла, и картофель, и тыква: на боярских полях каждая культура сеялась неширокой, но очень длинной полосой. Их поделили теперь поперек, и на огороде каждого нового владельца было почти все, что он хотел бы видеть у себя.

Мариора прошла вдоль рядков, любуясь сочными и чистыми, словно вымытыми, листьями, гроздьями созревающих помидоров. Потом положила на плечо сапку, подобрала выбившиеся из-под косынки волосы и маленькой тропинкой направилась к проселочной дороге, по которой месяц назад шла в село нищей батрачкой.

Садилось солнце. Оно тонуло в кудрявой зелени садов, гребнем поднимавшихся на вершинах холмов, и небо, слегка затянутое облаками, становилось дымчато-розовым и величественным. Мальчики-чабаны гнали стадо овец — босые, с почерневшими ногами, в серых, домашнего холста куртках и штанах, в таких же серых шляпах, с котомками через плечо. В руках у каждого — кнут и длинный флуер из бузины. Овцы, усыпанные репьями, шли вплотную, теснились друг к дружке. Останутся позади или отойдут чабаны — останавливаются и овцы, почти не разбредаясь, начинают ощипывать под ногами траву. Щелкнет кнутом чабан — и снова овцы бегут, лишь слышен глухой топот маленьких копыт и негромкий, похожий на человеческий кашель. У них чистые, с короткой лоснящейся шерстью мордочки и золотистые, с черными зрачками глаза. Мариора смотрела на этих робких и послушных друзей крестьянина, которые кормят и одевают его, и с трудом верила, что в этой отаре есть и их, Беженарей, овцы, целых пять…

— Мариора! Добрый день! — раздался сзади знакомый и в то же время странный голос — странный потому, что звучал он теперь как-то совсем по-другому. Мариора обернулась: на паре добрых коней, запряженных в новую каруцу, ехал Нирша Кучук.

— Домой? Садись! — предложил он.

Мариора подумала — садиться ли, потом решилась, вспрыгнула на каруцу. Лошади дернули, и она утонула в мягком душистом сене. Нирша настегивал лошадей. «Совсем другой стал», — думала девушка, всматриваясь в его сгорбившуюся за последнее время спину. Ведь прежде Нирше не то что самому заговорить или предложить подвезти, даже на поклон ответить не пришло бы в голову. А теперь другое дело. С недавнего времени Тома и Кучук работали в одной супряге. В один из своих приездов Владимир Иванович на общем собрании селян заговорил о приближающейся уборке.

— Теперь у каждого из вас есть свои посевы, — сказал он. — Скоро начнется страда. Ну, хорошо: дали мы нуждающимся, кому боярскую лошадь, кому волов примаря. Да ведь всем не хватило. Давайте подумаем, товарищи: не лучше ли сделать супряги? Дело знакомое: ведь два брата в одну каруцу своих лошадей впрягали. А мы сделаем так: один, допустим, даст пару волов или лошадь, другой — тоже лошадь, третий — повозку, а четвертого, у которого нет ни лошади, ни повозки, тоже приключим: ведь надо же и ему урожай с поля вывозить. Значит, каждая супряга будет сообща пользоваться своим тяглом.

Село после долгих споров и пересудов решило: верно, недаром говорится — с одного полена углей не нажжешь; пусть будут супряги.

Когда распределяли людей по супрягам, в одну попали соседи: Нирша Кучук, Тома Беженарь, получивший пока только корову и овец, Матвей, выбранный агроуполномоченным их десятидворки — он теперь имел лошадь, — и еще двое крестьян. Тома обрадовался: ведь у Нирши три хорошие лошади, две пары волов, — шутка ли, сообща пользоваться таким тяглом? Кучук не противился: он даже пригласил Тому и Матвея к себе на стаканчик вина; сказал им, что дружить рад. Но Мариоре Нирша был противен: уж очень пронырливы были его маленькие глазки, и ничего хорошего не обещала недобрая улыбка. Но отцу об этом не стоило и говорить, он ответил бы: «Ничего не понимаешь».

Сейчас Кучук некоторое время ехал молча, потом обернулся к Мариоре:

— С огорода? Как там у вас?

— Кончила. Завтра с отцом пшеницу нашу полоть начинаем, — улыбаясь, ответила девушка. Ей доставляло удовольствие произносить эти слова: «наша пшеница».