Дойна о Мариоре - [113]

Только сегодня она почувствовала, что смогла бы встать. Из-под подушки она достала осколок зеркала, который ей как-то дала Грекина, и посмотрелась. Как изменил ее последний год! Правда, округлое лицо по-прежнему смугло. Такие же густые, с изломом брови, такие же черные виноградинки глаз под длинными ресницами. Но лицо как-то заострилось и не померкло, нет, а сменило девичью, притягивающую красоту на другую, женскую, измученную… А как Мариоре хотелось быть красивой!

Мариора вдруг смутилась и положила зеркальце на подоконник. Опять думалось об Андрее. Когда она уходила из лагеря, он провожал ее. Андрей видел, что ей трудно идти, и сказал, что хочет понести ее на руках.

— Нет! Мне хорошо… — проговорила она и долгим взглядом благодарно посмотрела на Андрея.

Он остановил Мариору, пытливо и ласково взглянул в ее счастливо заблестевшие глаза.

У Мариоры растрепались, упали на смуглый лоб волосы, она не замечала.

— Девочка моя! — улыбаясь, сказал Андрей и свободной рукой поправил ее волосы.

Потом они снова пошли. О чем они говорили? О том, что скоро кончится война, можно будет жить дома, работать, учиться… и даже вечеринки устраивать. О каких-то пустяках: о лесе, о погоде… Сейчас даже и не вспомнить, о чем.

В касу шумно вошла Грекина.

— Мариора, милая, советские пришли! — закричала она еще в дверях. И тут же, прислонившись к дверному косяку, заплакала: — Не дожила моя Лиза…

Грекина рассказала, что этой ночью советские части выбили фашистов из укреплений. Потом сказала:

— А к тебе забегал Андрей. Все про здоровье твое спрашивал. Я сказала: лучше. Он узнал, что ты спишь, говорит: «Не будите. Скажите, вечером зайду. Мне в город сейчас надо». И волнуется, видно…

— Волнуется?

— Я так думаю, — вздохнув, сказала Грекина, — оттого, что, говорят, самый главный партизан умер. Сегодня в городе хоронить будут. Я уж думаю, не наш ли… — но тут Грекина взглянула на Мариору и осеклась.

Мариора рывком приподнялась.

— Тетя Грекина! Кто сказал вам?

— Все село говорит.

Мариора откинула одеяло.

— Я в город пойду.

— Я тебе покажу город! — встав, сердито прикрикнула на нее Грекина. — Эх, глупая я, не надо было рассказывать тебе. Помереть хочешь?

Грекина стояла на своем. Тогда Мариора притворилась, что согласна с ней. Она смирно лежала на лайцах, до подбородка укрывшись рядном.

Конечно, в такой день Грекина не могла усидеть в касе. Взглянув в окно, она сказала:

— Машины советские в село приехали. Ты не скучай, девочка, я сейчас, погляжу только…

Мариора промолчала. Но когда закрылась за Грекиной дверь, она вскочила. Боль в плече почти не заметна… Пощупала повязку, держится хорошо. От долгого лежанья и слабости кружилась голова — Мариора даже пошатнулась, когда нагнулась за опинками. Ничего! Она надела кофту, повязала платок и вышла в сад.

К шоссе она шла не селом — боялась встретить Грекину, — а выбралась сначала в лес и уже оттуда на проселочную дорогу.

У шоссе — колодец. Около него остановился грузовик с какими-то ящиками. Шофер, курносый парень в советской военной форме, наливал в радиатор воду.

Мариора попросила подвезти ее до города.

— Ну шти молдаванешты[51], — старательно выговорил шофер, видимо, единственное, что знал по-молдавски, и смущенно посмотрел на Мариору. Она, волнуясь, принялась объяснять жестами. Парень, наконец, понял и, улыбнувшись, открыл перед нею дверцу кабинки.

Залитые солнцем придорожные орешины стремительно побежали назад.

Мариора, покусывая губы, опустила голову, стала теребить подол фартука. «Самый главный партизан…». А может быть, Грекина спутала? И почему она, Мариора, все время думает о Думитру Лауре? Нет, нет, этого нельзя допустить! Разве баде Думитру первый раз имел дело с фашистами? И ведь его партизаны должны были освободить. Но… Мариора вспомнила, что рассказывали про пытки сигуранцы, и съежилась от невольной дрожи. Скорей бы город!

Наконец машина загрохотала по булыжнику мостовой. Мариора, точно очнувшись, взглянула в запыленные стекла кабины. И тут же, скомкав и сжав пальцами подол фартука, качнулась вперед, почти прижалась лицом к стеклу. Неужели это та улица, по которой она два года назад въезжала в город? Тогда здесь кое-где тоже были развалины, но стояли и дома, небольшие белые дома. Теперь всюду лежали только кучи щебня. Лишь акации по-прежнему тянулась вдоль тротуаров, но и у них у многих макушки точно скошены огромной косой.

— Ой… — тихо воскликнула Мариора.

Шофер посмотрел на нее, потом снова глянул на развалины, нахмурился и, с сердцем сказав что-то по-русски, ожесточенно закрутил рулем. Машина, подпрыгивая на выбоинах, огибая воронки от снарядов, что зияли прямо посреди мостовой, пошла быстрее. Только двухэтажное серое здание кинотеатра в конце улицы каким-то чудом осталось невредимым, лишь стекла поблескивали на залитой солнцем панели. Здесь шофер и высадил Мариору. Она поблагодарила его кивком головы и, свернув за угол, растерянно огляделась.

По обе стороны этой улицы на тротуарах густыми цепочками, громко и весело переговариваясь, стояли люди. Но Мариора смотрела мимо них.

В какую сторону ни глянь, всюду черные развалины.