Дойна о Мариоре - [111]

— Как понимаю? — спросила Мариора. — А так: я должна помнить — у народа есть враги. Должна знать, кто мой друг и кто мой враг. Мы строим новую жизнь, хорошую для всех честных людей. Враги станут вредить нам. Я не комсомолка буду, если успокоюсь хоть на минутку и позволю обмануть себя, обойти…

Она замолчала.

Члены комитета одобрительно улыбнулись ей.

— Все вопросы? — Костя положил ладонь на колено, тряхнул волосами. — Теперь у меня — последний. Пусть товарищ Стратело скажет нам, почему она… Вот по селам наши люди распространяли листовки с призывом уходить в партизаны, не работать на фашистов… Однако в сорок втором году она пошла работать к фашисту Тудореску. Почему?

Мариора молчала. Она опустила голову, но все равно чувствовала на себе взгляды товарищей.

«Почему?» — твердила она себе.

Наконец Андрей сказал:

— Она не понимала тогда…

— Нет! — резко перебила его Мариора и подняла голову. — Понимала… Просто… просто не могла решиться! Думала: как же я его, Тудореску, не послушаюсь?

И тут Мариора осеклась. Все… теперь не примут. Зачем она сказала так? Но ведь она не могла сказать неправду! Мариора уже не слушала, что еще говорил Андрей, что говорили другие члены комитета. Она стояла, опустив голову, и ей казалось, что луч солнца, пробравшийся в шалаш сквозь щель между ветками, уже не светит прежним радостным светом.

Мариора точно очнулась, когда Костя встал, протянул ей руку. Не сводя с нее глаз, сказал медленно и торжественно:

— Товарищ Мариора Стратело, вы приняты в ленинский комсомол. Поздравляю, — и улыбнулся, становясь таким же простым, каким Мариора знала его до сих пор. — Рада? — Костя сильно встряхнул ее руку.

Около палатки на гвозде, вбитом в сук, висело ведро воды. Мариора долго пила из холодной жестяной кружки. Потом выплеснула остатки воды и вздохнула всей грудью.

Здесь, в старом дубовом лесу, буйно рос подлесок. Шершавые ветки кизила свешивали над Мариорой свои правильные, с беловатыми жилками листья. Шумели ветви явора, раскинула свои лапчатые листья тонкая клоктичка…

Почему она работала у Тудореску? Почему люди плакали, сохли от голода и болезней и все-таки позволяли реквизировать у себя урожай? Почему вор Челпан полноправным хозяином ходил по их земле? Если бы такие, как отец, не подставляли им безропотно спины, давно бы не было здесь фашистов… Отец… Бедный седой старик! Как он любил ее!.. А говорил: она девушка, ей даже учиться не надо. Посмотрел бы татэ на нее сейчас.

Мариору окликнули. Поодаль, прислонившись к стволу толстого, в два обхвата, старого дуба, сидели Семен Ярели, Тудор Беспалый и Николай Штрибул. У каждого в руке было по новенькому автомату. Перед ними присел на корточки Шмель. Автомат в его руках был наполовину разобран: дегтярно-черные, густо смазанные части кучкой лежали на земле. Шмель что-то объяснял, показывая ствол автомата.

— Садись, дочушка, послушай. Тебе тоже не мешает знать это, — сказал Мариоре Тудор.

Шмель обернулся.

— А-а, Мариора! Ну как? Привыкаешь?

Мариора подошла, но ничего не ответила. Не хотела говорить о своей радости, словно боялась расплескать ее.

— Мариора, как хорошо, что ты пришла! — обратился к ней Николай. — Хоть бы ты баде Семену сказала. Он же больной, а тут почти на голой земле приходится спать. Надо ему в Малоуцы идти…

Семен часто замигал, на бледных щеках его румянцем выступила обида.

— Молод еще, вот и говоришь глупости. Тудор тоже калека, но воевать идет, а мне — домой? Думитру, может, расстрелять собираются, а я на лежанке буду валяться?

Тудор понимал Семена. Он сочувственно улыбнулся ему, покусывая кончики седеющих усов, сказал:

— Я старый калека, а может, больше другого молодого сделаю. Не первый раз на войне.

Вечерело. Появилась надоедливая мошкара. Поблескивая в косых лучах прорывающегося сквозь листву солнца, она тучами носилась между деревьями.

Шмель слушал спор, тихонько посмеиваясь. Занятия были прерваны. Играя автоматом, он проговорил:

— Фронт-то уже в двадцати километрах от нас. Скоро наши Реут будут форсировать. Эх, и здорово!..

Мимо пробегал паренек в распоясанной гимнастерке.

— Эй, Георге! — позвал его Шмель. — Ты сегодня на гектографе дежуришь? Уже печатаете? А у тебя нет с собой экземплярчика? Так чего ж ты молчишь? Давай сюда!

Парень сунул Шмелю еще пахнущую краской газету, отпечатанную на грубой сероватой бумаге, и побежал дальше.

Шмель развернул газету.

— Совинформбюро… Ого! Теленешты взяли! — но тут же вздохнул: — Говорят, разрушены очень Теленешты. Наша сводка… группа партизан из отряда товарища Л. уничтожила колонну немецких автомашин… — Шмель вздохнул снова. — Эта новость пришла уже без Лаура. Сожжен склад… Ух, ты, и песню напечатали! — И, скосив глаза на нижний край второй страницы, он принялся читать:

Как придет весна чудесная,

Летом — урожай хорош!

Есть пословица известная:

«Что посеял — то пожнешь!»

Хотел Гитлер хлеба нашего,

Мы ему сказали: врешь!

Сеял бомбы — хлеб не спрашивай,

Что посеял — то пожнешь.

Шел фашист сюда с Берлина,

Заработал — три аршина.

Он богат, и мы богаты,

Будем хлеб грести лопатой.

Мариору кто-то тронул за плечо. Она оглянулась. Это был Андрей. Он улыбался, левой рукой откидывал назад свои густые волосы.