Дойна о Мариоре - [109]

— Хоронить нас сюда пришли, что ли?

Караульный остановился, сморкаясь двумя пальцами, дружелюбно сказал ему:

— А ты сядь, нечего зря землю топтать! — И повысил голос: — Сядь! Все начнете ходить — разве усмотришь за вами?

Николай Штрибул, сидевший на завалинке вторым справа, неподвижно смотрел перед собой. В руке он держал докуренную цигарку, вероятно забыл ее выбросить.

Мариора давно не видела Николая. Он отрастил усы, они делали его круглое добродушное лицо взрослее. Вот Николай медленно поднял голову, но вдруг быстро выпрямился и улыбнулся.

Во двор жандармского поста, придерживая от ветра юбку, входила Домника. Но это не изумило Мариору. С нею во двор со свертком в руке, опираясь на палку, точно хромой, шел Шмель, командир партизанской диверсионной пятерки, чернобровый коренастый Шмель. Одет он был по-крестьянски: узкие штаны неопределенного цвета, холщовая рубаха, перепоясанная шерстяным поясом, ноги босые. Он вошел чинно, поклонился караульному; когда тот спросил у него документы, бережно достал из-за пазухи аккуратно сложенные бумажки. Мариора слышала, как Домника сказала:

— Мой двоюродный брат. Он не здешний, — и назвала дальнее село, не входящее в ведение малоуцкого жандармского поста.

Мариора не верила своим глазам. А Домника, всхлипывая, уже целовала Николая, и Шмель стоял рядом с ним, жал ему руку, соболезнующе качал головой. Удивление на лице Николая при виде нового «родственника» Домники быстро исчезло. Они втроем сели и начали говорить тихо и оживленно. Шмель передал Николаю сверток. Николай подозвал к себе Матвея Гоцкова и Георге Борчелоя.

«Что-то затеяли», — радостно подумала Мариора. Тут внимание ее привлекла каруца с людьми, спускавшаяся с холма к жандармскому посту. Вероятно, везли мобилизованных из другого села. На передке рядом с возчиком, болтая ногами, сидел молоденький жандарм с автоматом. Две рослые гнедые лошади торопливо перебирали ногами. У поста каруца резко остановилась.

— Проезжай, проезжай! — закричал караульный.

Молоденький жандарм соскочил с передка и лениво, на ходу разминаясь, подошел к караульному:

— Дай, баде, прикурить, а то ни у кого нет…

Караульный нехотя полез в карман, но тут же свалился, оглушенный прикладом; крестьяне, соскочив с каруцы, выхватили из-под соломы автоматы и бросились к окнам и двери жандармского поста.

Все было как во сне. У Мариоры закружилась голова. Она вдруг почувствовала, что у нее нестерпимо болит тело, руки сами собой разжались, и Мариора упала на пол. Звякнул замок, в каморку вошли. Ее подняли, понесли. Мариора открыла глаза и увидела, что ее несет Андрей. Он тревожно всматривался в ее лицо и сердито кому-то говорил:

— Тюрьмы всегда надо освобождать прежде всего. Эти голубчики от нас не уйдут.

Мариора хотела что-то сказать Андрею, но сумела только лишь улыбнуться ему.

Потом откуда-то взявшийся Костя снова перевязывал ее. Она лежала в каруце на боку, и ей с каждой минутой становилось легче. Мариора видела, как партизаны выносили из жандармского поста какие-то ящики, бумаги и складывали их на каруцы. Жандармы со связанными руками кучкой стояли в стороне. Челпана среди них не было.

Андрей, сосредоточенно морща лоб, быстро прикурил от маленькой блестящей зажигалки и что-то сказал подошедшему Штефану Греку. Тот на деревяшке торопливо заковылял в сторону. Через минуту перед Андреем стояли Домника — она в волнении обеими руками схватила себя за ворот ветхой холщовой кофточки, — бледная, растерянная Санда и улыбающаяся Вера.

— В жандармском посту один Челпан остался. Вы не знаете, где он может быть?

Санда молчала. Вера что-то ободряюще сказала ей. Тогда Санда нерешительно ответила:

— Где ему быть? В кабинете…

Андрей досадливо повел плечами.

— Подождите! Там есть подполье… Они в подполье комнату целую сделали. Вход в него сразу не заметишь, он под ковром в кабинете. Может быть, шеф там…

Выстрелы, короткий вскрик, и на улицу вывели связанного Челпана. Он шел неровным шагом, сразу потеряв всю свою важность, и стал точно меньше ростом. Под глазом Челпана темнел синяк. За ним под руки бережно вели молоденького партизана, одетого жандармом. Он был ранен; тяжело обвисал на руках товарищей, с трудом передвигал ноги.

Всех семерых малоуцких жандармов вместе с Челпаном посадили на каруцы и под конвоем партизан повезли из села. Вместе с партизанами поехали супруги Ярели, Грекина, Николай Штрибул, Матвей Гоцков, Георге Борчелой.

Черная дождевая туча, нависшая над селом, неожиданно повернула на запад, ветер стих. Каруца катилась быстро, резко подпрыгивая на ухабах. Андрей сидел рядом с Мариорой и поддерживал ее. А она смотрела на село. Все высыпали на улицу. Впереди стояла Лисандра Греку и часто крестилась.

Вечером Челпана допрашивал политрук отряда, мужчина средних лет, русский. Положив на колени блокнот, он сидел на пне у края маленькой полянки в зарослях дубняка, кряжистый, прямой, в вылинявшей гимнастерке, в фуражке с такой же, как у всех, красной ленточкой наискось. Фамилия его была Голубов. По-молдавски он говорил плохо, и возле него стоял переводчик.

Сюда, на полянку, пришли почти все партизаны. В другое время многие из них даже не подошли бы: «Эка невидаль — будут судить шефа сельского жандармского поста!» Но все знали роль Челпана в аресте Лаура, и одно имя его вызывало ненависть. Подошли и Андрей с Мариорой. Мариора была еще очень бледна.