Дойна о Мариоре - [106]

Грекина толкнула Мариору за занавесь лежанки и, пропустив Семена в касу, хмуро поглядела на него.

— Опять у Бырлана был? — недовольно сказала она. — От Захарии жалости не дождешься. И сам рискуешь и людей под угрозу ставишь. Корова не стоит того.

Семен, закашлявшись, сел на лайцы, поднял худое, угрюмое лицо.

— Корова-то не стоит? — все кашляя, горько проговорил он. — Эх, ты одну дочку растила, нужды по-настоящему не знаешь. А у меня ребят куча. Ведь мы с женой сколько лет одной надеждой жили: корову завести. И только один год имели. Да какую корову! Во всем селе не сыщешь такой! А теперь, как подумаю, что Бырлан Катинку изводит… Не могу!

— Пойди подерись с ним, — поджав губы, посоветовала Грекина.

— Глупости говоришь! — поднявшись, выкрикнул Семен. И тут же перешел на горячий шепот: — Советские, может, в этом месяце здесь будут. День и ночь молюсь; если есть бог, не допустит он, чтобы Захария Катинку замордовал. Все равно она наша будет.

Грекина хотела что-то ответить, но в это время в дверях появилась коренастая фигура Будалы. Он обвел всех маленькими черными глазами. Бырлан вывернулся из-за его плеча и, забегая вперед, пальцем указал на Семена:

— Он самый. Я корову купил законно. А он ходит все время ко мне, говорит: не бей, мол, да не запрягай. Ругается всякий раз, бить меня хочет.

— Врет, — медленно поднимая голову, сказал Семен. — Кто видел, что я его бить хотел?

— В этом мы разберемся. А тебе известно, что в Инештах карантин? За нарушение приказа расстрел, — произнес примарь, оглядывая всех пристальным взглядом маленьких глаз.

Грекина, поймав этот взгляд, улыбнулась. Она старалась скрыть испуг, улыбка ее была просительной и примиряющей.

— У меня ведь тифозных нет, а больше Семен ни у кого не был. Да вы садитесь. Садитесь, чего вы? Небось устали? Захария с поля, а у господина Будалы тоже много забот. — Грекина говорила быстро, не давая примарю рта открыть, легонько подталкивала его и Бырлана к лайцам. Захария держался возле примаря и враждебно смотрел на нее.

Грекина выбежала из касы и через минуту вернулась с большим кувшином вина.

— Трехлетнее вино, хорошее, — сказала она, наливая стаканы.

Будала усмехнулся и, для приличия отказавшись, все же принял стакан.

— Фа, Грекина, и хитрая ж ты баба! А где твоя племянница? Покажи, — уже миролюбивее сказал он.

Делать было нечего, и Грекина отдернула занавеску лежанки. Примарь подошел. Мариора уже забралась под овчины и лежала, закрыв глаза. Бырлан тоже подошел. Он привстал на цыпочки и, взглянув через плечо примаря на Мариору, чуть не поперхнулся от удивления. Но тут же спохватился и с деланным равнодушием отвернулся к окну.

— Заболела она у меня, грудь застудила, ну да ничего, — замялась Грекина. — Да вы садитесь. Свои люди, чего там…

Будала и Бырлан сели. Но Захарии не сиделось.

— Разве у меня вина нет, домнуле Будала?

— Разве я у тебя не пил? — удивился тот.

Захмелев, примарь сказал Бырлану:

— Иди домой, я посижу еще. Твою просьбу помню…

Бырлан встал и, поклонившись, торопливо вышел.

В наступивших сумерках никто не видел, как Захария, всегда ходивший по селу важной походкой, трусцой побежал домой. Ничего не сказав жене, он сунул в карман кусок хлеба с салом и садами отправился на малоуцкую дорогу. Бырлан не сомневался, Что видел у Грекины Мариору Стратело. Разве он не был у Стратело на личитации, не помнит ее? Он тогда еще приметил, что Мариора смазливая, куда лучше его сухой скандальной жены. Если б не Тудореску, можно было бы нанять ее в работницы. Впрочем, слава богу, что не сделал этого, а то бы и его… Захария радовался, что примарь ничего не подозревает и награда за выдачу достанется ему одному. «Пусть теперь Семен сунется. Уж Челпан и его к рукам приберет».

В касе Борчелой тем временем торговались. Грекина развернула перед Будалой ковер.

— Вот этот давай, — примарь указал на стену. Большой ковер был соткан из чистой шерсти. По черному, точно бархатному полю шли гирлянды разноцветных роз.

Лицо Грекины скривилось в страдальческой улыбке.

— Домнуле Будала, чем же тот ковер плохой? Посмотрите.

Примарь отодвинул на середину стола пустой стакан, встал пошатываясь.

— Нужен мне твой ковер! Благодарю за вино, теперь поговорим о нарушении карантина.

Грекина бросилась снимать со стены ковер.

Провожая примаря, она улыбалась ему, но когда вернулась в касу, захлопнула дверь и со злостью плюнула на порог. Потом повернулась к Семену.

— Уйди с глаз. Какой ковер из-за тебя отдала! Лиза, дочка, ткала…

В эту ночь Мариора долго не могла заснуть. Она ворочалась, старалась прогнать мысли, взбудоражившие ее, но ничего не получалось. Тогда ока встала, открыла окошко и, накинув на плечи кожушок, стала смотреть в прохладную мутную ночь, залитую едва заметным светом от узкого серпика луны.

Опять думалось об Андрее. Теперь Мариора ясно понимала: Дионицу она не любила. Просто поверила, что привязанность к ласковому и красивому парню — любовь. Теперь только она отчетливо поняла: мало быть человеку умным, мягким, добрым; надо быть еще сильным, бесстрашным, стойким, беспощадным к врагам. И еще надо много, очень много знать. Только тогда человек утверждает право на жизнь. Нет, не могла она любить слабодушного, робкого Дионицу.