Дотянуться до моря - [18]

— Да, да, конечно, — ответил я, притворяясь бодреньким.

Ева, до того лежавшая ко мне спиной, снова повернулась ко мне.

— Скажи честно: жалеешь, что Дашку не трахнул, а?

Она глядела на меня с проницательной улыбкой змеи, готовой к броску. Врать не было никаких сил, не хотелось, да и смысла никакого не было, змея не поверила бы.

— Жалею, — честно ответил я. — Это ужасно?

Вопреки своему сравнительному образу Ива не бросилась на меня, а вполне миролюбиво потянулась рукой за сигаретой, но передумала, вместо этого подперла пальцами щеку, придав своему лицу несколько мечтательное выражение.

— Ты знаешь, если бы это разговор состоялся до событий этой ночи, я бы не знаю, что с тобой сделала только за одно предположение о сексе с моей дочерью, — задумчиво сказала она. — потому что убить за это — мало. Провернуть твои яйца через мясорубку, а потом спалить твой похотливый хрен газовой горелкой — вот достойное наказание за это. Но, ты знаешь — сейчас — это почти как в другой жизни. И скажу, что ничего ужасного в этом сейчас я не нахожу. Наоборот, я бы, наверное, была бы даже не против, — правда, не с целью, чтобы удовольствие получил ты, мой дорогой, а чтобы его получила Дашка. Я помню эти детско-юношеские попытки получения оргазма — я, пока не родила, кончать по-человечески не научилась. Она такими подробностями со мной не делится, но я почему-то уверена, что у нее дела с этим не лучше обстоят. Так что разочек, пожалуй, я б тебе разрешила, как бы это цинично ни звучало.

— Что ж разочек-то? — состроил я огорченную мину. — Одной ягодкой виноград не распробуешь.

— Фигушки! — покрутила у меня перед носом фигурой из трех пальцев Ива. — Виноградику ему захотелось! Извольте назад, в стойло, на привычный корм! Может, конечно, и приелось вам уже, но зато высококалорийно и без ограничений, голодным не останетесь. Подавать?

— Конечно, подавать! — засмеялся я. — Знаешь, как в армейке рапортуют, прежде чем сесть за стол: «К приему пищи готов!»

— Ой ли? — не поверила Ива и сильным рывком стянула с моих чресл простыню. — Не похоже, однако! Пациент, смотрю, скорее мертв, чем жив.

— Он просто испуган, — объяснил я. — Образы газовой горелки повлияли. Так что первую помощь оказать надо и, возможно, пациент оживет… Возродится, так сказать… Как Феникс из пепла…

— Из пепла? — уточнила Ива.

— Из пепла, — вздохнул я.

— Так что, возрождать? — спросила Ива.

— Ага, возрождать, — мечтательным голосом разрешил я.

Холодная Ивина грудь мягко легла мне на ляжку. Я закрыл глаза и отплыл в заоблачные дали.

[i] Есть там кто-нибудь? (англ.)

Глава 2. Море

Глава 2.

Море

Когда я открыл глаза, Ивы рядом уже не было. Осторожно, чтобы не разбудить меня, она ушла еще затемно, движимая, думаю, соображением, что родительнице, даже воочию застуканной в ночи собственным отпрыском за стыдными делами, все равно приличествует вернуться домой до наступления утра. Да, уж, ей не позавидуешь: какие после такого ребенку слова говорить, как в глаза смотреть? По мне, так, как говорится, поздно пить Боржоми, могла бы и остаться, тем более, ее присутствие сейчас очень, очень бы не помешало. Волшебный продукт американских фармацевтов продолжал будоражить организм, и сносить эти мощные позывы определенно не было никаких сил. Первой мыслью было позвонить, призвать, взмолиться, но невозможно было ждать ни минуты, да и получить в ответ что-то вроде: «Ах, бросьте ваших глупостей!» (с нее станется!) совсем не хотелось. Пришлось призывать на помощь воображение, и оно быстро нарисовало Иву, лежащую рядом на боку в позе эмбриона. Она еще спит, и я несильно, осторожно трогаю ее грудь, прижимаюсь к ней, повторяя собой все изгибы ее тела, как теленок, тыкающийся губами в вымя матери, сообщаю ей, что голоден, и где у меня горит этот голод. Ива, не открывая глаз, протягивает руку с безупречным ярко-алым маникюром и открывает дверь, впуская раннего нетерпеливого гостя. Я вхожу без стука и — сразу в дальнюю комнату. «О-о-а-а-х-х-х-х!» — выдыхает Ива, впиваясь ногтями в подушку. Я стартую с места в карьер, но утренние визиты недолги, и марафонским этот забег точно не станет. Очень скоро наслаждение вязкой тягучей карамелью сгущается где-то в копчике, разливается звоном в ушах и взрывается фейерверком цветных искр. У меня аж скулы сводит, я секунд десять на глубоком вдохе мечусь по подушкам, до боли сжимая пальцы. Потом выдыхаю и открываю глаза. Пару мгновений ничего не вижу — так были стиснуты веки. Потом темнота стремительно рассеивается, и в последнее мгновение, за которое абрис женского тела по левую руку от меня растворяется в реальной картинке скомканного вороха белых простыней, мне показалось, он был он не совсем Ивин… Вернее, совсем не Ивин.

Туалет, душ, и через двадцать минут я — как огурец. Даже не как огурец — я представился себе в эту минуту почему-то большим, высоким фужером для бургундского вина ручной работы, после очередного употребления тщательно вымытого и протертого. В глубине чистейшего свинцового стекла вспыхивают искры, осторожный щелчок ногтем рядом с кромкой извлекает из ендовы, из всего тулова бокала кристально звенящую ноту «ля» какой-то заоблачной октавы, на границе ощущений человеческого уха. Сомелье замечает на стекле какую-то микроскопическую соринку, и хотя более вероятно, что она — плод его воображения, осторожно выдыхает: «Ф-хо!», и потом тщательно протирает запотевшее место снежно-белой фланелью. Взгляд на свет — теперь идеально! Фужер аккуратно вешается вниз головой в стойку и, качнувшись пару раз, замирает в ожидании, когда он снова будет востребован, и в него в бесчисленный раз польется неповторимый жидкий концентрат души винограда Пино-Нуар, выращенного на крутых склонах холмов солнечного Cote dOr[i].